Дальний гарнизон
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В БЕРЛИНСКОМ ПОЛКУ
Вечернею порой
на лагерной поляне
в парадный встали строй
друзья-однополчане.
Оружие бойцам
в нежаркий час заката
вручал комроты сам
и говорил им:
— Свято
беречь его везде
ваш долг и ваше дело!
Кто первым был в труде -
на фронте дрался смело!
И Зыкову вручен
был карабин комвзвода.
Сказал комроты:
— Он
за все четыре года
не выбит был из рук
комвзвода Горобцова.
С ним повстречался вдруг
здесь лейтенант ваш снова.
Вот — восемь
два
ноль
шесть—
вручаю вам!
Храните !
Для вас большая честь
служить с ним на границе.
Вам лейтенант еще
о нем расскажет много!
И роте:
— На пле-чо!—
скомандовал он строго.
* * *
Шли дни.
Но не влекло
к оружию солдата.
Все видел Головко:
— Что, Зыков, трудновато?
Наверно, снится дождь,
и жарко, брат, и душно?..
И думал:
«Молодежь!
Ей попривыкнуть нужно».
Привыкнуть нелегко:
то край, как печка, жарок,
то речка далеко,
то скучноват приварок.
Черкнешь домой—
придет
с гостинцами посылка:
там и цветочный мед —
литровая бутылка.
Перегребешь до дна —
брусок хороший сала.
Дивился старшина:
— Казенных, Зыков, мало?
Сначала так всегда
в харчах, солдат, нехватка:
«и это не еда,
и то тебе не сладко».
какой в полку приварок!
Ну, до того хорош —
не пища, а подарок!
И сила от него,
скажу тебе, большая!
Посылки — баловство.
Питайся.
Не мешаю...
И думал Головко:
«К жаре этой, конечно,
привыкнуть нелегко,
но кто привык —
навечно!»
...Был Головко бойцом
высокого закала —
не просто храбрецом,
каких в полку немало:
испытанным войной,
сверхсрочником,
служивым,
примерным старшиной —
бывалым, бережливым;
не просто горячо
влюбленным в труд пехотный —
был на войне еще,
с Днепра, парторгом ротным.
Он первый на доске
форсировал преграду.
Он был на волоске
часов двенадцать сряду.
Но честно до конца
держал плацдарм прибрежный.
И выбрали бойца
(был тяжко ранен прежний).
...Не перечислить всех
за долгий зимний вечер
форсированных рек,
ручьев,
речушек,
речек,
где первым —
смел и строг,
на слово скуповатый —
шел фронтовой парторг,
от мины рябоватый.
Шел до Берлина так,
неутомимым шагом,
пока победный стяг
не взвился над рейхстагом.
Тогда штыком парторг
на стенке расписался,
и пыль со скул обтер,
и громко рассмеялся:
— Парили высоко
чертяки гитлерята!
Не знали Головко —
советского солдата,
не думали, что он
придет под эти своды!
Нет, хлопцы, то не сон,
то реет стяг Свободы!
...В Берлине алый шелк
сияет и поныне.
А полк?
А полк ушел
и встал в родной пустыне.
И Головко в песках
освоился, как дома.
В горах и кишлаках
все старшине знакомо.
Он говорит:
— Меня
отсюда враг не сдвинет!
У линии огня
я насмерть встал в пустыне.
И старшину опять
секретарем избрали.
— Кого же выбирать? —
товарищи сказали.
— Ты — молодым пример,
ты первым шел в сраженье! —
дополнил офицер
сержанта предложенье.
И вновь, как на Днепре,
вошел он с ходу в дело.
И о секретаре
замначполитотдела
сказал:
— Я узнаю
парторга фронтового!
Он стал, как там, в бою,
душою роты снова.
И, перейдя на «ты»,
сказал ему:
— Надеюсь,
с партийной высоты
сумеешь здесь, гвардеец,
смотреть на все всегда.
Ну что же, секретарствуй!
И не жалей труда
на благо государству!
* * *
И снова старшина
перед бойцами роты
речь говорит:
— Страна
ведет теперь работы
по насажденью рощ,
дубрав, садочков, скверов!..
И Зыков дотемна
над саженцами бился.
Дивился старшина:
— Земляк переродился!
И к Зыкову уже
явилось вдохновенье
не там, на рубеже,
в пыли перед мишенью,
а здесь —
когда кленок,
с утра хлебнув водицы,
встряхнулся, как телок:
вот-вот мелькнут копытца!..
* * *
Деревья по взводам
расписаны приказом.
Положена вода
им на день по два раза.
И зыковский кленок —
солдатский иждивенец —
на полный продпаек
зачислен, как армеец.
Гребут ему к столу
суперфосфат дробленый
и из костров золу,
чтоб рос малец зеленый.
У малого клепка
есть бирка из фанеры
с фамилией стрелка,
чтоб знали для примера.
Он вроде б за отца
кленку тому отныне.
У каждого бойца
есть деревце в пустыне!
И секретарь в свою
послал газету как-то
подробную статью:
фамилии и факты.
Статья была о том,
что дружный труд прекрасен
и что живым кольцом
весь лагерь опоясан;
что встали в караул
у выжженной долины
бесстрашный саксаул
и родич тополиный;
и что растут ряды
зеленого заслона
у каменной гряды
пустынного района.
...На первой полосе
во «Фрунзовце» прочтете
о лесополосе
в одной стрелковой роте.
* * *
Прохладны вечерком
кусты после полива.
И звезды над полком
толкутся молчаливо.
За сопками стоят
палатки полукружьем.
Задумчиво солдат
склонился над оружьем,—
синеет перед ним
пружина на холстине.
— С таким дружком стальным
не пропадешь в пустыне!
Нигде не пропадешь!
Мы были с ним под Веной...
— Хорош-то он хорош,
да я вот не военный!
— Обучитесь !
И я
такой же был сначала:
то «хата не моя»,
то «разбираюсь мало».
А вот пришел с войны
в края эти, поверьте:
другие не нужны
теперь до самой смерти!
В пустыне получил
по полной норме счастье:
учился и учил
и вас учу сейчас я.
Вот здесь,— и Горобцов
обвел простор глазами,—
мой дом,
семья бойцов!
Глядите, Зыков, сами!
И Зыков поглядел,
но сразу у арыков
кустарник поредел —
и ширь увидел Зыков:
пески,
пески,
пески
легли до окоема!
И не видать ни зги,
ни деревца,
ни дома.
Не унывай, солдат!
Они до перевала,
а там огни горят
в колхозах вдоль канала,—
поля,
поля,
поля
лежат до окоема!
Богатая земля
под все идет, как дома!
Цветущая, она
садами знаменита,
углей и руд полна,
арыками изрыта,
и хлопка снегопад
укрыл ее, родную.
Не унывай, солдат!
Знакомься с ней вплотную.