С большим интересом прочитал я воспоминания Якова Хелемского "По старым пылающим адресам", напечатанные в двух прошлогодних выпусках журнала "Знамя". В них – правда, и только правда. Главы, посвящённые Семёну Гудзенко, автор воспоминаний начинает такими словами:
        "Мы служили на разных фронтах... В начале сорок пятого… его адрес, судя по моей алфавитной книжке, был такой – п.п. 92861. Была еще в конце, видимо, буква, но край странички истрепался, и она исчезла".
        Да, буква была. Но она не исчезла! Она, эта буква, навсегда врезалась в память многих фронтовых журналистов и писателей... Хотите проверить? Спросите писателей Георгия Маркова, Владимира Лидина, Ивана Молчанова, Анвера Бикчентаева, Сергея Тельканова, художника Наума Лисогорского, правдиста Петра Мельникова... Они помнят этот старый пылающий адрес.
        Впервые эти пять цифр с исчезнувшей из алфавитной книжки Якова Хелемского буквой "П" были напечатаны 22 мая 1943 года на четвертой странице фронтовой газеты "Суворовский натиск". С ним, этим адресом войны, мы и прошли от села Рыкань, что привольно раскинулось вблизи Воронежа, до поселка Модра-Шенквице, что приютился недалеко от Праги. А потом – Братислава, Будапешт, Кишинёв, Саратов, Чимкент, Иркутск, Баян-Тюмень и ещё одна граница. Свой поход журналисты и писатели "Суворовского натиска" закончили в Чанчуне. Пять цифр полевой почты там были другими, но буква не изменилась.
        Когда я прочитал "По старым пылающим адресам", мне захотелось поговорить с автором этих очень интересных воспоминаний. И телефон нас соединил.
        – От всех суворовцев передаю вам сердечное спасибо, – сказал я, – за теплые строки о нашем фронтовом друге Семёне Гудзенко. Мы уверены, что ваши очерки ещё раз увидят свет.
        – Приятно слышать... – чуть слышно перебил меня Яков Хелемский.
        – При переиздании, – продолжал я, – дополните, пожалуйста, полевой адрес буквой "П" и расшифруйте его: редакция газеты 2-го Украинского фронта "Суворовский натиск". Да, да, Семён Гудзенко работал в нашем коллективе.
        ...Он не вошел, а буйно и громко ворвался в жизнь фронтовой редакции. Ворвался – и сразу стал очень близким, очень своим и очень необходимым. Он был настоящим фронтовым журналистом.
        ...В мае 1945 года, когда мы еще жили и работали в чехословацком поселке Модра-Шенквице, к нам в редакцию для вручения орденов и медалей приехал член Военного Совета 2-го Украинского фронта генерал-лейтенант А.Н. Тевченков. Награждённых было много. Среди них – поэт Семён Гудзенко. Генерал-лейтенант вручил ему орден Красной Звезды и несколько позднее, когда все расположились за праздничным столом, обратился к поэту с просьбой:
        – Семён Петрович, прочтите, пожалуйста, то стихотворение, которое любит весь фронт.
        Семён Гудзенко понял, какое стихотворение пожелал услышать член Военного совета, ведь поэт много и много раз его читал: 
                                                    Никогда я не забуду,
                                                    Сколько буду на войне,
                                                    Громыхающую Буду,
                                                    Потонувшую в огне...
        Много стихотворений прочитал Семён Гудзенко в тот радостный вечер, много интересного рассказал о своей внезапной поездке в Дрезден и в Берлин. Его спутник журналист Захар Докторов изредка кивал головой – да, так и было...
        В редакции Семён Гудзенко делал все, что нужно для газеты, для ее читателей: писал стихи и очерки, присылал корреспонденции с переднего края. Многие стихи Семёна Гудзенко, напечатанные в "Суворовском натиске", вошли в золотой фонд советской поэзии. Их помнят, любят и знают наизусть. Но о его очерках мало кому известно. Вот мне и хочется напомнить о них, об этих фронтовых очерках, и рассказать о судьбе тех, о ком они написаны.
        Очерков было много. Вот их названия: "Вчера в Будапеште", "Гордость солдата", "Твои боевые подруги", "Друг детства", "Живая история", "Встречи в пути", "Второе рождение", "В Австрии"... Прочтите один из них.

"В ГОРАХ СЛОВАКИИ
                                                          Друг детства
        По дороге шли "студебеккеры" с противотанковыми орудиями на прицепе. Они откидывали в стороны снег, смешанный с жидкой глиной, и пронзительно ревели на подъёмах. Когда начинался крутой спуск, машины ползли на скрипучих тормозах и тревожно гудели на поворотах. Привыкнув к горным шляхам, солдаты уже не замечали ни подъёмов, ни спусков, они курили сигареты и перекидывались шутками с регулировщицами.
        Как только полк вступил в Словакию и появились первые вывески, которые можно было прочесть, и заговорил первый встречный на понятном языке, старший лейтенант Ожогин – командир батареи – невольно стал вспоминать родной далёкий Наровчат, который остался где-то под Пензой; загрустил о селе, где он родился и окончил школу, где побывал в последний раз осенью сорок первого года.
        Ожогин вспоминал всё: улицы, занесенные пушистым снегом, морозные узоры на стёклах, парту, пахнущую свежей краской, и девочку с упрямыми глазами и непослушными локонами, свою ровесницу, с которой он вместе рос и кончал школу.
        – Где она теперь, Надежда Шемятина? Наверно, уже в Москве, вышла замуж и позабыла друзей детства...
        На перекрестке образовалась пробка. Водители ругались и кричали до хрипоты. Какая-то миномётная батарея загородила дорогу. Лейтенант-миномётчик ходил между машин и коней, что-то объяснял бородачам-ездовым, о чем-то спорил с шоферами.
        – Лейтенант, поторапливайся со своими "катюшами"! – крикнул Ожогин.
Он был зол на дорогу, на миномётчиков, на узкоплечего лейтенанта, который не мог вовремя уйти с шоссе.
        – Проезжай туда или сюда. Не стой на одном месте. Слышишь?! – снова обратился к минометчику Ожогин.
        Но лейтенант уже убежал в голову колонны. И как-то неожиданно подводы и машины рванулись вперед, опустел перекресток и "студебеккеры" с противотанковыми орудиями на прицепе пошли дальше.
        Полк, в котором служил Ожогин, шёл за минометчиками. Старший лейтенант часто видел мелькающую среди машин спину, перехваченную накрест портупеями. Лейтенант, командир минометного взвода, руководил передвижением своей батареи.
        В Крушногорьи бушевала весна. С обрывов сползал снег, заваливая магистраль. В горной деревушке артиллеристы остановились на ночлег.
        Евгений Ожогин вышел из кабины и снова столкнулся с узкоплечим лейтенантом.
        – Надя! Ты на фронте... Здесь...
        Перед ним стояла его землячка, закадычный друг детства, лейтенант Надежда Шемятина.
        – Женька, так это ты меня гнал сегодня с дороги... Вот, дьявол!
        Они расцеловались. И, как это всегда бывает на фронтовой дороге, сразу стали собираться солдаты, взволнованные неожиданной встречей офицеров, кто-то щелкал "лейкой", кто-то начал уговаривать любопытных не мешать встретившимся.
        Через несколько минут друзья детства беседовали в просторной словацкой избе.
        – Я, Женя, уже давно на войне. В России стреляла по немцам и границу перешла с армией. Как и ты, награждена двумя орденами, только один ещё не успела получить, все время в походах.
        – Ну, слава богу, хоть пару дней повоюем вместе, и то будет легче. А то последнее время только о нашем Наровчате, о школе да о тебе думаю...
        Батареи Ожогина и Шемятиной действовали на одном направлении. На рассвете, когда немцы меньше всего ожидали артналета, на их позициях одновременно начали рваться снаряды и мины. И за тысячу вёрст от тихого Наровчата, встретившись на фронтовой дороге, сражались вместе два друга детства.
        Вечерние сумерки плыли с вершин гор, из густых ветвей лиственниц и елей. На столе дымила коптилка, сделанная из гильзы артиллерийского снаряда. Старший лейтенант Ожогин рассказывал своим бойцам:
        – Учились мы вместе с Надеждой в десятилетке. Я и подумать никогда не мог, что из нее офицер получится. И вдруг – миномётчица. Да еще какая! Мужчины не все так стреляют.
        Ожогин о чем-то задумался и добавил:
        – Наровчатские неплохо воюют. Хорошая у нас деревушка: зелёная летом, белая зимой, – русская...
                                                                                                             Семён ГУДЗЕНКО
        СЛОВАКИЯ, март".

        Прочитав фронтовой очерк, напечатанный в своё время в газете "Суворовский натиск", я всегда задаю себе вопрос: а какова судьба его героя, вернулся ли он с войны, какой его новый адрес? И начинался поиск. У меня уже есть несколько папок с очень радостной надписью: "По новым счастливым адресам".
        Так было и в этот раз. Ответ из Наровчата пришел очень быстро. Заведующая отделом писем наровчатской районной газеты Гурановская сообщила:
        "Надежда Шемятина после Великой Отечественной войны в Наровчат не приезжала. Сейчас она живет в городе Миллерово. Полного ее адреса мы не знаем... О Евгении Ожогине ничего сообщить не можем..."
        Поиск – дело сложное, для начала и это хорошо. Послал письмо б миллеровскую газету. Жду и знаю – журналисты помогут. И вот получил ответ из Миллерова. И какой ответ! От самой отважной миномётчицы Надежды, но теперь уже не Шемятиной, а Усик.
        "Да, училась я вместе с Женей Ожогиным, – прочитал я в письме Надежды Яковлевны. – Это был незаурядный малый, с большими способностями, но страшный озорник. Даже ухаживал за мной. А я этим пользовалась и заставляла его рисовать всякие хитрые химические приборы, колбочки, пробирки. У него это выходило хорошо, а я незаслуженно получала даже "очень хорошо"... Встреча с Женей в Словакии была очень радостной. Это был праздник не только мой, не только Жени, но и всех наших друзей..."
        А потом их фронтовые дороги опять разошлись. Больше Надежда Яковлевна не встречалась с Женей Ожогиным. Но от своей сестры, которая побывала в Наровчате, она узнала, что Евгений погиб в один из последних дней войны. Да, были в Наровчате такие разговоры. Но верны ли они? Надо проверить.
        Вскоре из Миллерова пришло еще одно письмо. Надежда Яковлевна сообщала мне:
        "Получила Ваше письмо и очерк Семёна Гудзенко из газеты "Суворовский натиск". Читали вслух. Вы даже представить себе не можете, сколько радости доставил нам очерк "Друг детства". Мы с мужем даже всплакнули... А муж у меня чудесный человек. Он был начальником штаба того полка, в котором я служила. На нашей свадьбе были все офицеры полка. Только посидеть, повеселиться вволю не пришлось. В наш праздник вмешалась тревога. На войне как на войне... У нас два сына: Александр – инженер, Валерий – офицер Советской Армии..."
        Вот и появился у меня еще один новый счастливый адрес. Первый шаг поиска оказался удачным. Теперь надо искать тех, кто был с Евгением Ожогиным в последние дни боев. И я снова возвращаюсь к очеркам Семёна Гудзенко. Вот еще один из них.

"В ГОРАХ СЛОВАКИИ
                                                                 Живая история
        На окраине горного городка стоит дом лесничего. Стены его увешаны рогами всех размеров и всех форм. За столом сидит плечистый сержант, перед ним пишущая машинка и стопка исписанной бумаги. Здесь работают над историей артиллеристов Н-ской части.
        А создается история – на склонах обрывистых гор, поросших колючим, вечнозеленым кустарником; на дорогах, которые как винтовая резьба, вьются от подошвы до вершины; в словацких деревушках с традиционными двухэтажными гостиницами, с горячими источниками.
        Сюда солдаты и офицеры втащили на руках свои орудия здесь, в каменистой земле, выдолбили они окопы и вступили в единоборство с врагом. Запылали немецкие танки, отходящие к Грону, и мутные горные потоки понесли в долину трупы германцев.
        Орудие стоит над обрывом. Противник окопался за дорогой, размытой талой водой, за невысокими сопками. Старший сержант Воронов подает команду:
        – Огонь! По "старым знакомым", огонь!
        И он снова садится на зарядный ящик. У Воронова – бледное лицо, он тяжело дышит, ему жарко даже морозными вечерами. Четыре месяца Василий Воронов пролежал в госпитале - раненая грудь заживала очень медленно.
                                                                        * * *
        Мы перелистываем страницы боевой истории. Вот глава о Днепре и Днестре, о пути на Бухарест. Вот глава о сражении под венгерским селом Ракоши – глава о подвиге Василия Воронова. Старший сержант Воронов подбил там два немецких танка и два совершенно исправных привел в штаб.
        Под Сан-Маргито в бою с семьюдесятью танками он был ранен в грудь. Тогда артиллеристы этой части уничтожили 14 вражеских машин и приостановили контрнаступление.
        Артиллеристы ушли вперед. Венгерская равнина осталась позади. В госпитале остался Василий Воронов... После операции доктор пришел в палату, присел на пустую соседнюю койку и сказал:
        – Вы счастливчик, Василий. Всего несколько миллиметров – и осколок пробил бы сердце. Но теперь все в полном порядке. Мы вас отремонтируем.
        Было еще трудно шевелить руками, пальцы не слушались и не сжимались в кулаки, но Воронов уже думал о том, как бы скорее вернуться в свою часть, как догнать товарищей.
        И вдруг через месяц во двор госпиталя въехала полуторка. Ошибки быть не могло: номер знакомый и шофер – старый приятель, – машина из родной части.
        С трудом Воронов упросил начальника госпиталя:
        – Товарищ майор, выпишите меня, я уже здоров. Дома долечусь, а то на целую страну отстану от своих. Они ведь уже в Чехословакии.
                                                                        * * *
        – Воронов вернулся, слыхали? – спросил командир части начальника штаба.
        – Ну, конечно. Об этом уже на всех батареях знают. Вот это патриот. Своё орудие ни на что не променяет. Молодец парень!
        Еще два месяца пришлось долечиваться в медпункте. И вот, наконец, разрешили Василию Воронову принять орудие.
        – Я на войне недавно, второй год, – говорил командир орудия своим солдатам. – Был у меня один самый счастливый день: это под Ракоши – бой с четырьмя танками. И вот сегодня второй – вернулся в строй.
        И снова поднимается с зарядного ящика бледный юноша и взмахивает рукой. Где-то за сопками останавливается подожжённый бронетранспортёр, опрокидываются телеги с немецкой пехотой и катятся вниз по склону каски, гранаты, ранцы.
                                                                        * * *
        "Шлём тебе нашу фотокарточку на долгую, добрую память. Пусть наш образ вдохновляет и радует тебя, пусть сохранит тебя до нашей встречи. Вороновы, гор. Херсон".
        На снимке: отец, мать и двое братьев-офицеров. Это семья Василия Воронова. Братья были на фронте. Сейчас после ранений вернулись в родной Херсон.
        – Я теперь как бы представитель от нашего семейства за границей, на фронте. Родня мне пишет, чтоб я не подкачал и не посрамил имени Вороновых. Пока, кажется, все в порядке.
        Плечистый сержант в доме лесничего печатает на пишущей машинке новые главы истории. И снова на страницах мелькает фамилия Воронова.
                                                                                                             Семён ГУДЗЕНКО
        СЛОВАКИЯ, март".

        Ещё один герой. Ещё одна судьба. Уверен – в моем списке счастливых адресов появится еще один. А над очерком, свёрстанным на три колонки, снимок, сделанный нашим фотокорреспондентом Александром Чепруновым, тем самым, который всегда выезжал в командировки вместе с Семёном Гудзенко и иллюстрировал его очерки. Снимок меня взволновал и подал надежду. На нём я увидел сержанта В.Воронова, старшего лейтенанта Е. Ожогина и старшего сержанта А. Наумова. Значит, Василий Воронов служил вместе с Евгением Ожогиным. Найдя Воронова, узнаю и судьбу Ожогина. Ниточку для поиска протянул сам Семён Гудзенко – Херсон...
        К кому обращаться в Херсоне? Конечно, в милицию! Ответ пришел почти с телеграфной скоростью. Сотрудники херсонской милиции предложили мне три адреса – выбирайте, мол, любой. И они были правы. В Херсонской области проживают три Вороновых, которых зовут одинаково – Василий. Долго не думал, написал по адресу, который стоял первым. И не ошибся...
        "Да, вы не ошиблись, – подтвердил герой очерка Семёна Гудзенко, – я тот самый сержант Воронов Василий Васильевич, которого вы разыскиваете..."
        Далее Василий Васильевич рассказал о встрече с корреспондентом газеты "Суворовский натиск", о возвращении домой, о своей счастливой семейной жизни, о работе на заводе. Приведу отрывок из этого большого письма:
        "После выздоровления я вернулся в родной полк, а вскоре и принял орудие. В это время в полку находились фронтовые журналисты Семён Гудзенко и Александр Чепрунов. Познакомился с ними. Сразу же начался интересный разговор. Семён Гудзенко вёл его так умело, что я незаметно для себя разоткровенничался и даже показал ему только что полученную из Херсона семейную фотографию с дорогой для меня надписью... Газету с очерком "Живая история" и фотоснимок мне вручил перед строем заместитель командира полка по политической части..."
        Номер газеты "Суворовский натиск" за 18 марта 1945 года и сейчас еще бережно хранится в семье Василия Васильевича Воронова. Сберечь его помогла Татьяна Леонтьевна – заботливая мать героя очерка Семёна Гудзенко. Она заказала несколько фотокопий. И, положив газету в надёжное место, когда было необходимо, показывала только фотокопии.
        Жизнь Василия Васильевича сложилась счастливо. У него креп¬кая, дружная семья, он уже дедушка... Многое мне рассказал в своих письмах бывший сержант. Рассказал он и о Евгении Ожогине. Василий Воронов уверяет: жив старший лейтенант. Ведь он с ним несколько раз встречался уже после окончания войны. Буду искать!
        Поиск героев очерков Семёна Гудзенко продолжается. Надо найти сибиряка Ивана ЕРШОВА, бакинца Владимира КОНДАКОВА, Ивана МЕДВЕДЯ из Одесской области, москвичку Маргариту АРНОЛЬДОВУ, Тасю ФИЛЬЧИКОВУ из Рязанской области... Надо найти и Василия ОГУРЦОВА и Ксенофонта КОВАЛЯ, о которых Семён Гудзенко рассказал стихами:
                                                   Как обожгла солдата сталь,
                                                   как рану сжав рукой,
                                                   майора спас боец Коваль –
                                                   прославленный герой.
                                                   Как дрался конник Огурцов –
                                                   бесстрашный человек,
                                                   узнают дети от отцов
                                                   и будут помнить век...
        Уверен: список новых счастливых адресов удвоится и утроится. Семён Гудзенко обладал чудесным даром встречаться с замечательными людьми, находить простых, скромных повседневных героев. Дружба с ними его радовала и вдохновляла. Как бы ему было приятно узнать, что герои его очерков с честью прошли по фронтовым дорогам и письма теперь получают по новым счастливым адресам.

        1970

                                                     «МАТЕРИ НАШИ ЗА НАМИ…»
        Письма... Письма далеких лет.
        11 декабря 1944 года:
        "Дорогая мамочка!
Наконец-то отправляюсь в далёкий путь, в Румынию, в Венгрию... Очень тороплюсь – ждёт машина".
        26 декабря 1944 года:
        "Дорогая мамочка!
Мы уже проехали много румынских городов... немного пишу стихи, но больше смотрю и запоминаю".
        Строки эти я взял с позволения Ольги Исаевны Гудзенко из писем её сына Семёна. Писал он матери и в занесённый снегом Ишим, и в суровую затемнённую Москву. Писал часто, подробно, но, как и всякий любящий сын, сообщал лишь такое, что не волновало бы сердце матери... Мать так и не узнала из его писем, что вскоре он уже был в горящем и громыхающем Будапеште, в котором, как он писал во фронтовой газете "Суворовский натиск":
                                                    Пять шагов до соседнего дома –
                                                    все равно, что пятнадцать миль.
        В ту пору – в середине января 1945 года – редакция нашей газеты располагалась в селе Ясапати. Сюда и приехал С. Гудзенко. Быстро, как-то очень легко и душевно, он подружился со всеми журналистами и, получив разрешение, укатил в столицу Венгрии. Через несколько дней, 12 января, на второй странице "Суворовского натиска" был напечатан его репортаж с переднего края "Вчера в Будапеште". С этого и началось сотрудничество Гудзенко в газете Второго Украинского фронта, где тогда я работал.
        Когда враг ещё остервенело огрызался в Буде, фронтовая редакция прибыла в Пешт и разместилась в подвале под типографией на проспекте Ракоци. Было не совсем удобно, не совсем спокойно, но газета, с помощью венгерских друзей, выходила в срок. С. Гудзенко, решив, что это уже почти тыл, с одного переднего края умчался на другой. Вскоре мы стали получать очерки под общей рубрикой "В горох Словакии". О двух из них – "Живая история" и "Друг детства" – я в своё время рассказал в "Литературной России". Были напечатаны и отклики. Но письма от героев этих очерков всё ещё продолжают поступать...
        "Номер "Литературной России" с очерком "По новым счастливым адресам...", – пишет из Херсона Василий Васильевич Воронов, – принёс в нашу семью большую радость... Семён Гудзенко дорог не только родным и близким. Он дорог и нам, солдатам, о которых писал стихи и очерки, с которыми встречался и в полыхающем Будапеште, и в горах Словакии, и на Венском шоссе. Я счастлив, что добрых три часа беседовал с Семёном Петровичем. Прошу вас, передайте, пожалуйста, мои слова матери Семёна Гудзенко: Дорогая Ольга Исаевна! Шлю вам сыновний привет и желаю вам крепкого здоровья. Бывшие солдаты 2-го Украинского фронта помнят и любят вашего сына – храброго красноармейца, верного товарища, чудесного поэта!"
        "Сегодня у меня радостный день, – пишет из Миллерова Надежда Яковлевна Усик, – в "Литературной России" прочитала очерк "По новым счастливым адресам..." Хорошее название. Мой адрес подлинно счастливый... Я бесконечно благодарна Семёну Петровичу Гудзенко. Его фронтовая зарисовка "Друг детства", повторенная спустя четверть века на страницах вашей газеты, воскресила в моей памяти минувшее... Передайте, пожалуйста, от меня, от мужа, от наших сыновей самый искренний привет и самые наилучшие пожелания Ольге Исаевне Гудзенко..."
        Третий очерк из этой серии фронтовой поэт писал в городе Банска Штявница. Назывался он "Встречи в пути". Процитирую его начало:
        "Дорога вела нас всё выше и выше в горы. Незаметно кончилось весеннее шоссе, начались ослепительные снега, ещё не тронутые солнцем... Бой уже гремел в шести километрах от Банской Штявницы. На стенах древних домов был расклеен первый приказ коменданта. Девушки-словачки в пестрых свитерах и лыжных брюках расчищали улицы".
        Передний край уходил все дальше и дальше к Грену. Ночью пало курортное местечко Склене Теплице. Первыми в него вошли разведчики батальона гвардии майора Назаренко. И, конечно, Гудзенко разыскал отважных разведчиков и вдоволь с ними наговорился. Нашему корреспонденту хотелось знать все: и откуда они родом, и с какого года воюют, и чем награждены, и получают ли письма из дому?
        "Ивану Медведю, – писал он дальше в очерке, – двадцать лет, на войне он всего год...
        – Мать, как узнала, что я медаль "За отвагу" получил, написала: "Сынок, будь смелым, зарабатывай ещё медаль". Ну, это, конечно, дело нелёгкое, но я воюю сейчас с большой охотой. Мне нужно во всем догнать хлопцев, которые с сорок первого года бьются".
        Фамилии разведчиков, с которыми подружился Гудзенко, я назвал в первом очерке, "По новым счастливым адресам...", напечатанном в "Литературной России" 24 июля 1970 года. Думал, надеялся: кто-нибудь да откликнется... Или с Кубани Николай Заложных, или из Омска Николай Ершов, или из Баку Владимир Кондаков, или... Так и случилось! Пришло письмо из Балты.
        Пишет Иван Ефимович Медведь:
        "...прочитал "Литературную Россию" – и удивился: минуло более четверти века и вдруг мной – ничем не примечательным солдатом – заинтересовалась московская газета. Скажу по секрету: не только удивился, но и обрадовался... Помню, после того как мы вышибли фашистов из красивого местечка Склене Теплице, к нам в роту пришел корреспондент. Беседовать с ним было просто, легко, интересно..."
        Но не довелось Ивану Медведю увидеть "Суворовский натиск" с очерком Гудзенко и со своим портретом. Вскоре разведчик был тяжело ранен и долго пролежал в госпитале. Потом еще одна лихая разведка – и опять ранение, опять госпиталь. Все вытерпел, все перенёс парень из Балты, но встал на ноги и с честью прослужил в армии до 1950 года. Вернулся домой, женился, поступил в школу механизации и через два года стал шофёром, трактористом и комбайнером.
        "Если можете, – говорится дальше в письме, – то, пожалуйста, пришлите мне копию очерка Семёна Гудзенко и копию фронтового портрета. Воевал я лишь один год. И, не скрою, мне лестно, что Семён Петрович написал обо мне в "Суворовском натиске" и очень приятно, что эта газета сохранилась..."
        Из Херсона, из Миллерова, из Балты несутся теплые слова, летят сердечные приветы и самые наилучшие пожелания матери солдата, журналиста, поэта. Как будет рада она, когда узнает об этих дальних письмах! Собрал я их и поехал на улицу Чайковского.
        Ольга Исаевна с волнением прочитала письма Василия Воронова, Надежды Усик, Ивана Медведя и промолвила:
        – Спасибо, материнское им спасибо...
        В небольшой комнате всё напоминает о сыне – поэте и воине...
        Первые книги молодых поэтов с их добрыми подписями... Папки с письмами от друзей и школьников... Альбомы со снимками... Толстые и тонкие книжки со стихами Гудзенко... Всем дорожит, всё сберегает мать.
        Моё внимание привлёк необычный альбом. Такой альбом я увидел впервые. Раньше это была книга с длинным названием: "О работе исполнительного механизма электродоильной машины". Ольга Исаевна рассказала – эту книжку подарил ей сторож начальной школы, в которой она обучала детей русскому языку.
        – Вполне подойдет, – сказал он, – в магазинах сейчас нет настоящих альбомов.
        На титульном листе, прямо по тексту, учительница крупными буквами написала: "Вырезки из фронтовых газет, присланных мне Семёном в Ишим". Та книжка стала хранительницей вырезок со стихами её сына, ставшего в годы войны не только красноармейцем, но и поэтом.
        Письма Семёна приходили в школу. Это было удобней. На квартире учительница лишь только жила – всё время на работе, всё время с детьми. Первым о каждом новом письме с фронта узнавал сторож. Он и вручал его Ольге Исаевне.
        – Если будет стихотворение, – просил он её, – разрешите, я сам наклею...
        Заполнять альбом матери было радостно и самой, ведь эти вырезки из газет держал в руках её сын. Но она не могла отказать одинокому человеку, которому стихи её сына скрашивали жизнь, придавали силы. Так и повелось: сторож аккуратно приклеивал, а Ольга Исаевна чернилами писала, из какой газеты сделана вырезка. И все это любовно обводила красным карандашом.
        Письма приходили часто. Полнел и богател поэтический альбом. Здесь и стихи из бригадной газеты "Победа за нами", и те, что печатались выездной редакцией "Комсомольской правды" в Сталинграде, и лист отрывного календаря со стихотворением красноармейца С. Гудзенко "Мы не простим..." Но в альбоме не только произведения сына. И всё то, что о нём. Его перо отмечалось в журналах "Большевик" и "Пропагандист", в газетах "Литература и искусство", "Комсомольская правда"...
        Всё читала Ольга Исаевна, всё переписывала и сохраняла. Она радовалась успехам сына, но в душу закрадывалась тревога – как бы не зазнался. Но сын уверенно отвечал:
        "Дорогая мамочка!
Успех меня окрыляет, но не кружит голову".
        А успех не свалился с неба. Он приходил трудно, добывался в схватках с врагом, окупался красной кровью.
        – Вы знаете, какой первый гонорар получил он за свои стихи?- спросила меня Ольга Исаевна, – Семён сообщил об этом, прочтите...
        На письме – дата: 10 октября 1941 года. Письмо большое:
         "Дорогая мамочка!
Письмо тебе пишу самопишущей ручкой, которую получил от командования за строевую песню..."
        Дала мне Ольга Исаевна и другие письма. Из них я узнал, что, по словам Семёна Петровича, признание пришло 21 апреля 1943 года:
        "Дорогая мамочка!
Вечер прошел прекрасно... Как мне хотелось, чтобы ты услыхала всё это".
– Алёша, – обратилась ко мне Ольга Исаевна, – познакомьтесь со стихотворением "Матери наши за нами", – и открыла страницу альбома, на которой наклеена вырезка из бригадной газеты "Победа за нами" от 9 октября 1942 года.
        Вот его первые строки:
                                                    Мать из дома ушла
                                                    с Украины родной,
                                                    исхлёстанной палачами.
                                                    А теперь на сибирской дороге глухой
                                                    с мешком за плечами...
        В военную пору ни я, ни мои фронтовые друзья не знали этого полного горечи и гнева стихотворения. Но это пережил Гудзенко, пережили сотни тысяч сыновей, им понятны и близки боль и тревога нашего друга за судьбу своей матери...
        Этим письмам почти тридцать лет.
        "Дорогая мамочка!
        Жду твоих писем. Пиши чаще, хоть и кратко, а то волнуюсь. Целую".
        "Дорогая мамочка!
        Почему от тебя нет так долго ответа?.. Пиши скорей. Целую".
        "Дорогая мамочка!
        Что случилось? Почему нет от тебя писем? Родные, хотя бы вы написали!! Соседи, напишите вы! Что случилось с Ольгой Исаевной, матерью моей?"
        "Родные! Если что-нибудь случилось – не скрывайте. Я солдат – всё перенесу, но не молчание и неизвестность".
        Шли гнетущие, тревожные недели, и родилось стихотворение "Матери наши за нами..." И вот тучи рассеялись – из далёкой Сибири на фронт пришло сообщение: заслуженная учительница Украинской ССР, депутат одного из райсоветов города Киева О.И. Гудзенко всё-таки добралась до Ишима и работает в школе. Пришло письмо и от матери. Сын спешит ответить:
        "Мамочка, дорогая, мне очень тяжело было читать письмо твоё. На старости лет ты странствуешь: Киев – Волга – Сибирь. Тяжело не только за тебя, но и за всю Россию".
        За всю Россию!
        В этих словах – весь наш фронтовой друг Семён Гудзенко – и любящий сын, и пламенный патриот, и отважный красноармеец-журналист. Он имел право сказать и написать в бригадной газете:
                                                    Нельзя отступать нам,
                                                    товарищ, с тобой.
                                                    Матери,
                                                    матери наши за нами.
        В последние дни войны наша редакция стояла в чехословацком посёлке Модра-Шенквице... Семён Гудзенко и Захар Докторов уехали в сторону Праги. Проходят дни, а от наших корреспондентов никаких вестей. Беспокоимся, думаем, куда посылать запросы, где их искать. И вот, когда отгремел салют Победы, под самыми окнами редакции лихо затормозила легковая машина. В ней сидел немецкий солдат в полной форме, а за ним – довольные, сияющие Гудзенко и Докторов...
        Оказывается, тревожились мы напрасно. Осмотрев город и узнав, что здесь уже побывал наш корреспондент Виталий Петльованный и что он уже послал в редакцию очерк, Гудзенко и Докторов решили "по пути" побывать в Дрездене и в Берлине. Так они и сделали.
        – У нас есть интересный материал о Берлине, – объявил мне Захар.
        – О Берлине у меня материалов более чем достаточно, – стараясь погасить радостную улыбку, ответил я отважному искателю приключений. – Публикацию обещать не могу, зато обещаю другое – крепкое взыскание тому и другому... Не за поездку, а за молчание.
        Никакого приказа по редакции, конечно, не было... На следующий день к нам приехал член Военного совета генерал-лейтенант А.Н. Тевченков и в торжественной обстановке вручил ордена и медали большой группе журналистов. Среди награждённых был и Гудзенко. Под аплодисменты генерал прикрепил ему на гимнастерку орден Красной Звезды... На всякий случай я записал номер ордена – 1609711...
        Воспоминанием о празднике в редакции газеты "Суворовский натиск" и закончилась моя беседа с матерью красноармейца, журналиста и поэта Семёна Гудзенко.

        Дорогие Василий Васильевич Воронов, Надежда Яковлевна Усик, Иван Ефимович Медведь! Я с радостью выполнил вашу просьбу – побывал у матери нашего друга, передал ваши сердечные приветы, рассказал о встречах с её сыном на фронтовых дорогах и пожелал ей крепкого здоровья. Я был искренне взволнован, и Ольга Исаевна, услышав все это, по-матерински меня поцеловала...

        1972