Дальний гарнизон
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПОДЪЕМ!
Заря еще там,
за горами,
накапливается к броску,
на реках восходит парами
и стелется по песку.
Заря еще там,
за лесами,
на передовом рубеже.
Свои
со стенными часами
дневальный сверяет уже.
Трубач занимается делом:
покусывая губу,
толченым рассыпчатым мелом
надраивает трубу,
надраивает толково,
с осколочной вмятиной, медь.
И дело становится словом,
и слово готово запеть!
По тусклой поверхности горна
до самого мундштука
суконка мелькает проворно,
как птица тепла и легка.
Труба постепенно теплеет,
ей блеск возвращает мелок.
Светлеет,
светлеет,
светлеет
труба,
и трубач,
и восток!
Трубач улыбнулся и губы,
как мальчик, лизнул языком.
Зари золотистые трубы
запели над спящим полком.
— Подъем! —
безотказное слово.
И полк уже весь на ногах,
в начищенных с ночи
кирзовых,
на крепком ходу,
сапогах.
В трусах молодые солдаты —
могучие, как на подбор! —
столпились у «агрегата»,
стучат в рукомойный прибор.
Вода вырывается с громом
и рвется на землю из рук.
Стоит за брезентовым домом
лихой металлический стук,
и запах ядрового мыла.
и фырканье сонных ребят.
Со всей громобойною силой
гремит «боевой агрегат».
Он Зыковым сделан из цинка,
в котором патроны хранят.
— Фантазия, хлопцы!
— Картинка!
— Неплохо придумал солдат!
Да здравствуют руки солдата,
которые сделают все:
и праздничные плакаты,
и мельничное колесо,
и в полный классический профиль
окоп,
и кирпичный завод,
и вырастят в топях картофель,
и выстроят водопровод!
* * *
...Подтянутый,
выбритый гладко,
медали на солнце искрят—
идет Горобцов по палаткам,
как будто спешит на парад.
Комвзвода с подъема заботит:
как люди вернулись с постов,
как физподготовка проходит,
как взвод к переходу готов?
Он знает, когда и какую
солдат его
книгу читал.
Кто тихо по жинке тоскует,
кто писем давно не писал.
Идет, справедливый и строгий —
солдатам он снится таким,—
встречают его на пороге,
сердечно здороваясь с ним.
Для каждого хватит советов,
понятных и ласковых слов:
— Получше обуйтесь, Соседов!
Ремни подгоните, Козлов!
А вы почему не готовы?
Больны? Отстаете опять!
— Здоров...
— Ну, так если здоровы,
нам вместе сегодня шагать.
Одна у нас, Зыков, дорога.
Конечно, она нелегка!
И парень вгляделся с тревогой
в застывшие волны песка.
* * *
...Трубач пересохшие губы
облизывает языком.
И неторопливые трубы
поют над Берлинским полком.
— В столовую!
Весело!
С песней!
И кольцами вьется пыльца.
«Махорочка» —
друг разлюбезный —
с пехотой идет до крыльца.
Там повар белеет у входа
и, так уже заведено,
орет:
— Отощала, пехота!
Наваливайся на пшено!
Ох, пшенная каша на сале
да с мясом, чтоб невпроворот!
Бывало, дадут на привале —
и легок любой переход.
Бывало, в заваленный, тесный
окоп, где отрезали взвод,
негаданно манной небесной
тебя в термосах занесет.
И скажет боец, что из тыла
обед на хребте приволок:
— Рубайте, пока не остыла!
В дороге пробит котелок.
Орудуйте осторожней:
осколки застряли в пшене!
И в ночь уползет он
с порожней
посудиной на спине.
Да здравствует добрая пища!
...И пар над котлами встает.
И ложку из-за голенища
трубач за столом достает —
он первый в полку заработал,
солдат разбудив, трудодень.
И первою капелькой пота
в песках начинается день.
А к ночи сойдет на ученьях
с пехоты шестнадцать потов.
Зато уж к походным лишеньям
наш брат туркестанец готов!
(От самого рядового,
неопытного стрелка
до генерала Багрова,
бывалого старика,—
курянин ты или рязанец,
но если ты служишь в песках —
зовут тебя «туркестанец»,
как фрунзевцев в тех же местах.)
И знает давно туркестанец:
неласков, но радостен труд,
когда трехлинейка и ранец
без жалости плечи трут,
когда до глухого колодца
песками идти и идти,
и слава землепроходца
тебя догоняет в пути!
И если ты в пекле песчаном
колючим огнем обожжен,
любовью к однополчанам
и к Азии вооружен,—
ты в топких песках не устанешь,
пройдешь по джейраньей тропе,
жара,
бездорожье,
«афганец» ,
безводье —
подвластны тебе!
С тобой все отечество вместе
стоит у великих границ
в суровом,
гористом предместье
пяти азиатских столиц —
пяти равноправных, любимых
Москвы нашей младших сестер —
у кромки непроходимых
песков и заснеженных гор.
* * *
Готовятся к выходу роты:
связисты,
стрелки,
пушкари.
Для каждого хватит работы:
подшей,
подкрути,
перетри.
И щелкают сухо затворы,
сапожник стучит молотком.
Закончены быстрые сборы,
начальство довольпо полком.
Орудия в полном порядке!
Водители тягачей
еще на заре, до зарядки,
споили машинам ручей;
солдаты на совесть, как надо,
продрали литые стволы.
В хозяйстве соседа-комбата
бывалые служат орлы!
Орлы с обстановкою новой
освоились не торопясь.
В мишень из тесины дюймовой
им с ходу нетрудно попасть
без всяких там «недо» и «пере»,
а дай им мишень из брони —
уж будьте покойны, от цели
обломки оставят одни!
* * *
Играет труба построенье,
на плац пехотинцев зовет.
Такое у всех настроенье,
что самое время в поход!
И песня готова над взводом —
над каждым особая!—
взмыть.
И миг этот перед походом —
торжественный — как не любить?!
Бодрятся бойцы молодые:
пугает их Черный песок,
где сохнут колодцы глухие,
где солнце колотит в висок.
— Живые барханы там, братцы.
Чуть ветер подует — ползут.
— Чего ж тебе, парень, бояться?
Садись на пески — довезут!
— Идти нам не близко, ребята?!
— Прибудем в текущем году!
...И Зыкову страшновато:
«А вдруг не дойду, упаду?»
Узнать его в роте нетрудно:
он неразговорчив и юн,
ни лычек,
ни знаков нагрудных,
не выцвел на солнце костюм.
И трется всегда под щекою
ворсистой шинели сукно,—
видать, неумелой рукою
заправлено в скатку оно.
«Да, Зыков, хлебну я с тобою,—
подумал комвзвода,— беды!
Не сразу привыкли мы к бою
и к маршу в жару без воды!
Не сразу привык к передрягам
комвзвода, товарищи, ваш!»
Полковник командует:
— Ша-гом...
(протяжно).
И властное:
—...арш!
И двинулся полк, покидая
палаточный рай на холмах.
И пыль, на кирзу оседая,
густела па сапогах.
И тяга окуталась пылью,
орудия сдвинув вперед.
Так первым совместным усильем
в песках начинался поход.
...А солнце еще за горами,
готовилось только к броску,
на реках клубилось парами
и стлалось росой по песку.