Передо мной лежит фотография. На ней изображены пятеро фронтовых друзей. Во втором ряду, справа – Сарик.
        В комнате не было шестого человека. Фотографировал сидящий слева в первом ряду Константин Травин. Одна его рука опущена. Она немного срезана в кадре: ею он дернул за веревочку, чтобы произошел "щёлк" и объектив запечатлел кадр.
        Мысль сфотографироваться таким образом подал Сарик. Место съёмки – Подмосковье 1941 года, осенние дни...
        На обороте фото Сарик написал шутливую эпиграмму. В ней он бесцеремонно упомянул и "Борин художественный нос"? и "уши, их Федорин сквозь все бои пронёс..."
        Досталось и моему подбородку: "И Диодора челюсть рождает в немцах дрожь..."
        Заканчивается эта шуточная ода четверостишием:
                                                  ...Расскажет это фото
                                                  Потомкам и векам,
                                                  Как жили люди мото-
                                                  Пехотного полка.
        Надпись, повторяю, была шуточной. Но вот о том, как мы тогда жили, и об одной из примечательных черт характера Сарика хочу рассказать всерьёз.
        В тревожные сентябрьские дни 1941 года в Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения (ОМСБОН) мне поручили выпускать агитплакаты "Боевая сатира". Бригада размещалась под Москвой, в Челюскинской. Она состояла из добровольцев. Не скажу, чтобы я с восторгом отнесся к участию в выпуске агитплакатов. В те дни мы, комсомольцы-добровольцы, горели одним желанием: защитить столицу с оружием в руках. Столица была в опасности. Участились налёты фашистской авиации на Москву. В небе – аэростаты воздушного заграждения. По ночам – осветительные ракеты, сбрасываемые с вражеских самолетов. Грохот зениток. Тревожные лучи прожекторов бороздили черное небо. Постоянные сирены воздушной тревоги хватали за душу.
        Я уже окончил курсы снайперов. Да и успел отличиться: второе место на выпускных стрельбах. Первое занял Константин Травин, заслуженный мастер спорта. Перспектива: снайпер! Шутка ли! А тут агитплакаты. Чёрт меня дернул выскочить с этими плакатами!
        За дни формирования бригады я сделал несколько больших красочных карикатур. Рука-то чесалась: разве можно было удержаться, не поиздеваться над бесноватым "фюрером"? Ведь я уже газетчик, карикатурист! Словом, надо было выпускать плакаты. Приказ.
        Зная, что среди омсбоновцев есть студенты из Института философии и литературы, попросил в помощь подобрать "пишущих" ребят. Желательно – с юмором... Художника-шрифтовика уже обнаружил: Иван Федорин. "Художник-миниатюрист", как он рекомендовался. И было отчего: он мог сделать акварельную копию с любого портрета в миниатюрный медальон. Озорник, балагур. И странное дело: абсолютное отсутствие чувства юмора. Парадокс! Зато блестяще писал шрифты. А это как раз и надо было.
        И вот, наконец, в нашу комнатушку, отвоеванную с грехом пополам, вошел солдат. Высокий, до зависти симпатичный, чернобровый. Мы с Иваном ползали по полу: очередной плакат.
        Солдат подчеркнуто-театрально осмотрел банки-склянки с кистями и красками, разбросанные повсюду листы бумаги. Здесь, пожалуй, нелишне сказать, что со всеми этими художественными принадлежностями было трудно – не до того. Нам выделили кипу печатных плакатов, на обороте которых и предложили рисовать собственные.
        И вдруг:
        – Сатиры острой здесь обитель,
           Вам явно нужен сочинитель!..
        Мы переглянулись. Иван не удержался.
        – И долго думал?
        – Да нет. Вместо "здравствуйте!" или "привет!"
        И протянул руку:
        – Сарик!
        Так состоялось наше знакомство. Новенький сразу включился в дело. За многие годы работы в печати мне приходилось встречаться с разными поэтами. Привычка сочинять экспромтом типична для большинства из них. Но Сарик был особенный: он извергал рифмы. Фантазёр, выдумщик, он обильно рифмовал свои задумки. Тут же поправлял себя, предлагал новые варианты.
        На другой день привел к нам своего сокурсника Лёву Розенберга. Этот тоже пришелся "ко двору". В отличие от Сарика, Лёве необходимо было уединиться, сосредоточиться. Он был у нас "мудрецом". Но писал остро, хлёстко, хотя впоследствии и не стал поэтом, как Сарик.
        Привлекли к работе еще одного шрифтовика – Пашу Александрова. Паша был молчалив, даже чересчур. По причине этого, с легкой руки Сарика, он получил несколько озорных фамилий. К нему обращались, то "Молчунов", то "Молчановский", то "Молчаненко". Смешно вспомнить: Паша отзывался на любую из этих фамилий. Но не обижался. Он молча улыбался и добросовестно делал свое дело – закрашивал фон на плакате, или писал шрифт. Рисование ему давалось туго.
        Сейчас трудно поверить, что мы выпускали ежедневно по нескольку плакатов. Они вывешивались на улице, на территории расположения бригады. Часто мокли под дождем. Гуашь размывалась, на них появлялись разноцветные потёки. Прямо скажем, иногда плакаты имели весьма плачевный вид.
        Но вот для нас соорудили застеклённую витрину. Витрина была рассчитана на четыре плаката. Успех агитплакатов был необычаен! Бойцы собирались у витрины, обменивались впечатлениями, заразительно смеялись. А ведь враг рвался к Москве, бои шли на подступах к городу… Поистине, смех был принят на вооружение Советской Армией!
        Однажды Сарик чуть не подвел нас.
        Я сделал плакат для очередного выпуска. Плакат назывался «Жулик на жулике сидит». На рисунке – Гитлер, идущий под руку с Лавалем, изображённом в женском обличье. В левой руке, закинутой за спину, Гитлер держит огромные ножницы, которыми вот-вот отрежет «авоську» с французскими колониями. А Муссолини уже подкрадывается сзади, чтобы забрать украденное…
        В назначенное время Сарик не явился, чтобы сочинить стихотворную подпись. Лева был на задании. Делалось все быстро, оперативно.
        Как быть? Решили плакат вывешивать без подписи. Сошлись на том, что хватит одной надписи вверху, и перессорились в поисках Сарика.
        Витрину уже обступили бойцы. Три плаката висят. Смех, реплики. А тут вывешивают четвертый.
        В тот момент, когда витрину уже закрывали, появился Сарик. Возбужденный, запыхавшийся.
        – Стой, не закрывай! У меня текст давно записан...
        – Да ведь ты и плаката-то еще не видел.
        Пробрался сквозь толпу. Внимательно посмотрел на плакат.
        – Так ведь вот он, висит. Пиши, пиши:
                                                  Итало-германские "шутки"
                                                  Над Лавалем-проституткой.
        Дружный хохот бойцов послужил одобрением подписи. Согласитесь: меткая характеристика тогдашнему лакею из Виши... Пришлось прямо на месте, сидя на корточках, подписать плакат жирным тушевальным карандашом. Не снимать же! Кругом собрались бойцы. А время для разглядывания – в обрез. Все читалось и смотрелось на ходу. Признаюсь, позднее комиссар Стехов вызвал нас:
        – "Проститутка"?.. Не слишком ли?..
        Отстояли.

        Враг рвался в Москву. Над столицей нависла смертельная опасность. Москва была объявлена на осадном положении. Бригада особого назначения в середине октября вошла в город. Омсбоновцы шли по затемнённым улицам столицы с песней.
                                                  ...Звери рвутся к городу родному,
                                                  Самолёты кружатся в ночи,
                                                  Но врага за каждым домом
                                                  Встретят пулей патриоты-москвичи!
        Сарик говорил, что сочинил ее "впопыхах", вместе с Юрой Левитанским. Но омсбоновцы полюбили эту песню.
        Меня отзывают в редакцию бригадной газеты "Победа за нами!" Снайперские способности в счёт не идут.
        В газете продолжаю вести отдел "Боевая сатира". Привлекаю к работе своих соавторов по плакатам – Сарика, Лёву. Это сложно.
        Редакция газеты "Победа за нами!" занимала большую комнату в здании Дома Союзов. Здесь была редакция, здесь мы и жили. В Доме Союзов расквартировалась и часть нашего 1-го полка омсбоновцев... Собственно, и вся-то редакция состояла из трёх человек: редактор Анатолий Тругманов, секретарь редакции Женя Шистер, ну и я – художник. Женя Шистер, спортивный журналист, – мастер на все руки. Он же – и редакционная машинистка.
        Диву даюсь: как удавалось организовывать материал для газеты? А актив был большой. Писали в газету охотно. Частенько мы "отзывали" в редакцию Сарика и Лёву.
        Случилось так, что в один из налётов вражеской авиации на Москву бомба угодила... во двор Дома Союзов. Бомба, к счастью, не взорвалась, ушла глубоко в землю... ЧП! Переполох.
        Было дано указание: людям срочно оставить ближайшие дома. Была выселена гостиница "Москва", не говоря уже о нашем Доме Союзов. Район был оцеплен. Работали сапёры.
        А газета должна выходить...
        Не берусь объяснить, каким образом удалось Тругманову добиться разрешения, но редакцию оставили в помещении. Сарик и Лёва были эти дни с нами. Работали допоздна, а то и вовсе не спали. Правили материал, писали сами.
        И можете себе представить: на рассвете второго дня "особой опасности" (как нам заявили) послышалась музыка... Все, кто дремал, от удивления сделали большие глаза.
        В дверях стоял Сарик, держа в руках патефон. Где он его достал? Звучала музыка, слышны были отдельные слова песни: "Во Львове идет капитальный ремонт. Ждём вас во Львове..."
        Далее – скрип, скрежет и ...щелканье, щелканье.
        Как оказалось, пластинка была с трещиной, а главное – крайне изношенная. Сарик обнаружил патефон с единственной этой пластинкой в одной из соседних комнат. А музыка нам понравилась.
        – Жаль, что ничего не поймешь, какие там дальше слова, – заметил Лева.
        Сарик, как ни в чем не бывало:
        – Как так – не поймешь? Все понятно!
        Покрутил ручку, поставил снова иголку и запел в унисон с музыкой:
                                         Во Львове идет капитальный ремонт.
                                         Ждём вас во Львове.
                                         Давай поскорей под рисунок экспромт,
                                         Сарик иль Лёва!..
        Все дружно рассмеялись. А ведь – "особая опасность", не надо забывать...
        Мы получали сухой паёк на редакцию. Готовили здесь же, в комнате. В углу стоял столик, на нём – керосинка. Рядом – фанерный ящик с продуктами. Он назывался у нас "буфетом". Получалось так, что обед наш частенько был не солёным. Бывает же такое: готовили по очереди, соль есть, а посолить, как на грех, забывали все.
        И вот однажды, после обеда, приготовленного Сариком и – опять-таки! – не солёного, над керосинкой появился плакат:
                                         Позабыв про всё на свете,
                                         Сыпь соль в суп. Она – в буфете!
        Плакат написал сам Сарик...
        Из разговоров в кулуарах Колонного зала Дома Союзов.
        Сарик:
        – Что ни говорите, а бомба оказалась умницей: не взорвалась!..
        И еще.
        – А чего нам, собственно, бояться: нас же охраняют!.. – Сарик кивает на часового с автоматической винтовкой, гулкие шаги которого резонировали в опустевшем помещении Колонного зала.
        Нам удалось устроить встречу Сарика с Ильей Эренбургом. К тому времени Сарик напечатал несколько стихотворений в газете "Победа за нами!" Читал стихи бойцам при всяком удобном случае. Свои и чужие. Читал Блока, любил читать Маяковского, Багрицкого.
        Я впервые увидел Эренбурга. Сарик преклонялся перед ним. Так же, как и все мы.
        Сарик прочитал несколько своих стихотворений.
        Читал свободно, легко, с подъёмом. Рукой взмахивал, словно разрезал фразы ребром ладони.
        Эренбург производил впечатление уставшего. Сидел в кресле, но не откинувшись на спинку, а подавшись вперед. Правая рука упиралась в стол: вот-вот встанет и уйдет, не сказав ничего...
        В левой руке – трубка. Он вкладывает ее в рот и вынимает. Один раз, другой, третий. Не курит. Курил ли вообще Эренбург? Может, просто для вида? Или он волновался?
        Долго молчал Эренбург. Мы смутились. Сарик стоял красный. Чувствовалось: вот сейчас он волнуется...
        – А ведь молодец! Вот это молодец!
        Сам Эренбург похвалил Сарика. Можете представить нашу радость? А Сарика?
        Эренбург протянул руку. Думается, Сарик его не понял. Он подал ему два листка со своими стихами. А ведь Эренбург хотел его поздравить – так мы решили.
        Взглянул на первый листок. Нахмурился.
        – Сарио? Что за странное имя?
        Замешательство. Тругманов пришел на помощь:
        – Таким нарекли родители...
        Опять задумался Эренбург.
        – Подписывайтесь лучше: Семён. Рядом с вашей фамилией это звучит.
        С этого дня Сарик стал Семёном. Он гордился, что это имя подсказал ему Илья Эренбург.
        – А ведь и правда – звучит: Семён Гудзенко!

        1990