Алексей Пятков О СЕМЁНЕ ГУДЗЕНКО – БОЙЦЕ И ПОЭТЕ

 

        Нас осталось четверо – из тех, кто может вспомнить, рассказать: Абрам Юльевич Саховалер, Алексей Григорьевич Афанасьев, Василий Евгеньевич Лапинский и я. И эти строки до деталей сверены с тем, что помнят они.
       

        I. Июль – сентябрь 1941 года.
        Семёна Гудзенко вспоминают многие, а я его помню всегда. В июле 1941 С. Гудзенко было 19 лет, мне – 32 года. Он был вчерашним школьником, а я уже старшим техником-интендантом (три "кубика"). Я отлично владел всеми видами стрелкового оружия. Во втором отделении третьего взвода первой роты второго полка ОМСБОН я стал первым номером пулеметного расчета, а С. Гудзенко – вторым. Я носил пулемёт, Семён носил коробку с дисками. В походах и на учениях нам было тяжелее, чем другим бойцам, но мы не унывали.
        В конце июля 1941 года мы дислоцировались в летнем лагере около платформы "Строитель". Жили мы в палатках и только здесь узнали друг друга.
        Наиболее активными и общительными в этот период были мастер с 1-го часового завода Лазарь Паперник, инструктор ОСОАВИАХИМА – лётчик и тоже часовщик Михаил Мейлахс, ифлийцы Семён Гудзенко и, идущий вместе с ним в паре, Юрий Левитанский.
        Другой ифлиец, очень во всем сдержанный, Абрам (Башка) Саховалер пользовался наибольшим авторитетом. И уже совсем зауважали мы его, когда узнали, что совсем юным Абрам был добровольцем – участником войны с белофиннами. Ифлиец – боец 5-ой роты Лёва Розенберг. В той же роте рядовым был ныне очень известный писатель Аркадий Адамов. Все они, кроме погибшего Л. Паперника, после войны стали членами Союза писателей СССР или членами Союза журналистов СССР. Писателями стали и другие омсбоновцы: наш командир батальона М.С. Прудников, врач батальона И.Ю. Давыдов, командиры отрядов С.А. Ваупшасов, Д.Н. Медведев, врач отряда А.В. Цесарский, ребята из нашей роты Ж. Гречаник, Л. Шистер. Им было, им есть, что рассказать людям. Поэтический талант С. Гудзенко зародился в атмосфере массового творчества и незабываемых событий.
        Семимесячную учебную программу, в том числе по минно-подрывному делу мы прошли за 2,5 месяца. Учеба была очень напряженной; марш-броски на десятки километров с полной выкладкой выжимали много пота, но и закаляли. А молодость брала своё – почти каждый вечер до отбоя отводилось время на художественную самодеятельность. Организовался самодеятельный "джаз-оркестр", им руководил Миша Мейлахс. Очень активным в оркестре был Эмиль Блайвас, его мандолину и сейчас вспоминают. Репертуар оркестра, естественно, сложился ходом обстоятельств на фронтах войны.
        В эти дни героически оборонялась Одесса. Оставшиеся из нас живыми навсегда запомнили песню, в которой был припев: "О, Одесса, – жемчужина у моря, О, Одесса, видала много горя, О, Одесса, – чудесный дивный край, живи, Одесса, и побеждай".
        Сплочение подразделения, в значительной степени, достигается строевой песней. В 1-й роте наш 3-й взвод был самым дружным и певучим. Наиболее охотно пели: "Эй, вратарь, готовься к бою", пели о лётчиках – "За мирный труд, в последний бой летит стальная эскадрилья"; о танкистах – "Гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход"; о конниках – "Пролетают кони шляхом каменистым, в стремени привстал передовой".
        Красивые были песни. Как правило, запевалами выступали Вася Карнаушкин, Семён Гудзенко, Башка Саховалер, Лазарь Паперник, Борис Перлин, Алексей Пятков, Олег Черний. Песня была с нами не только на концертах и в строю, но и каждую свободную минуту, а это уже была песня озорная, подначная. И вот здесь Лазарь Паперник, Семён Гудзенко, Михаил Мейлахс, Борис Перлин были явно активнее других.
        Я говорю: Семён. Но это его литературное имя. Тогда в 1941–1942 годах его называли Сарик, так как при рождении мама дала ему красивое, но не привычное имя – Сарио.
        В августе 1941 года командиром нашего взвода стал украинец из Казахстана, пограничник лейтенант Озмитель Фёдор Фёдорович, впоследствии Герой Советского Союза. Он был красив не только мужской статью, но и душой. Прибыл к нам, уже получив опыт боёв на финской границе в июне-июле месяцах. Опыт свой передавал спокойно, уверенно и даже с юмором, потешаясь над теми, кто "труса празднует". И это формировало ребят, как бойцов.
        Тогда же из рядовых я стал командиром отделения. Пулеметчиком-наводчиком вместо меня стал С. Гудзенко, а вторым номером – Левитанский Юра. Такое "изменение по службе" никак не повлияло на озорство Семёна, на его нарочитую бесшабашность. В августе наш батальон стоял в бывшем пионерлагере недалеко от платформы Зеленоградская. В один из дней после похода и обеда взвод отдыхал на двухъярусных нарах в одной комнате. Рывком открывается дверь, на пороге появляется крупная фигура Гудзенко. Он сияет. Из-за его плеча выглядывает улыбающийся Левитанский. Они оба с утра были отпущены в Москву и удачно побывали в редакции не то газеты, не то журнала. Гудзенко командирским голосом приветствует взвод и вопрошает: "Здорово, урки! Кто в этом бараке живёт?" Сделал шаг вперед и с удивлением восклицает: "Ой, насрали!" Это естественно: ребята молодые, а только чёрного хлеба умолачивают по 800 грамм. И все это Сариком было выкрикнуто с такой искренностью, с таким доброжелательством.
        Дружба была нашим общим достоянием, а без дружбы было нельзя: если тебе трудно, а товарищу еще труднее, помоги ему, хотя бы временно. И твоя ноша после этого покажется легче, и взвод твой не отстанет. Вот в этой атмосфере формировался и креп С. Гудзенко, неотъемлемая часть нашего взвода, роты, нашего "стрелкового батальона", о чем он напишет в 1950 году.
        Мы устраивали в Подмосковье противодесантные препятствия, "прочёсывали" леса, но настоящие боевые операции были впереди.
       

        II. 15 октября 1941 года – 15 января 1942 года.
        15 октября был для нас в 1941 году последним днём нахождения вне фронтовых частей. С 16 октября ОМСБ0Н (Отдельная мотострелковая дивизия Особого назначения) была включена в состав частей, направленных на фронт с задачей осуществления боевых операций в Московской битве.
        16.10.1941 года по тревоге рано утром наш батальон со всем имуществом отбыл из лагеря. Настроение тревожное. Уже знаем, что фронт прорван под Вязьмой. Враг движется к Москве. Как будто слышится орудийный гул. Ночью самолёты кружились – рвались к Москве.
        Батальон подошёл к платформе Зеленоградская. С удивлением видим, что дорога стала однопутной: с левой стороны, если повернуться лицом к Москве, электропровода были сняты. Это тревоги добавило. Садимся по вагонам. Куда последуем, не знаем. И вот поезд тронулся, он следует на Москву. Все молчат. Сидящий на скамейке рядом со мной с левой стороны С. Гудзенко достает записную книжечку и начинает писать. Задумывается, записывает и тут же читает вслух. Пишет о том, что мы видим и чувствуем.
        "Звери рвутся к городу родному, самолёты кружатся в ночи. Но врага за каждым домом встретят пулей патриоты-москвичи". Обсуждение, вернее, одобрение идёт довольно дружно, а припев получается чуть ли не коллективный:
                                                  Слышен гул орудий отдалённый,
                                                  Самолёты кружатся в ночи,
                                                  Шаг чеканят батальоны,
                                                  В бой за красную столицу, москвичи.
        Когда подъехали к Москве, родился второй куплет:
                                                  Мы за всё сполна отплатим гадам.
                                                  Отомстим за наши города.
                                                  Нет патронов? Бей прикладом,
                                                  Чтоб от гада не осталось и следа.
        Приехали на Ярославский вокзал. Поезд метро доставил нас до станции "Охотный ряд". По улице Горького поднимаемся до площади Пушкина, поворачиваем на Большую Бронную, на Малую Бронную и размещаемся в школе № 124. Второй батальон разместился напротив – в Еврейском театре.
        Утром оказалось, что родился третий куплет песни:
                                                  Наша слава вспоена веками.
                                                  В песнях слава воинов жива,
                                                  На последний бой с врагами
                                                  Поднимается рабочая Москва.
        А на втором этаже школы Эмиль Блайвас сидел у рояля. Он подбирал музыку для новой песни "Звери рвутся к городу родному". Мелодия мне очень понравилась, но много лет спустя я узнал, что автором музыки к этой песне является не наш боец Блайвас, а это была мелодия Ляпского песни "Бригантина" Павла Когана. Так родилась песня, которую я знаю как первую песню Семёна Гудзенко.
        Вскоре Гудзенко и Левитанский написали слова еще одной песни, которая начинается словами: "Добровольно в строй мы встали...", а заканчивается так: "Наша рота – рота комсомольцев, мы по всем фронтам пройдем и по улицам Берлина флаг советский пронесем". Музыка взята из песни "Школа младших командиров". Историю создания этой песни я не знаю, а пел её в строю весьма охотно.
        Начиная с 17 октября 1941 года мы маршировали по улицам центра Москвы, в основном в районе улиц Горького и Тверского бульвара, с вещмешками за спиной и с винтовками "на ремень" или "на плечо". Мы громко пели строевые песни. Так было надо для восстановления спокойствия в Москве после 15 октября. Враг рвался к Москве, находясь на ближних подступах, а мы пели о советском флаге в Берлине. Спасибо Семёну Гудзенко: москвичи, услышав эту песню, говорили о нас как о воинах, готовых к защите Москвы.
        Боевую задачу по обороне Москвы наш второй полк ОМСБОН получил вполне чёткую: по фронту Белорусский вокзал – Савеловский вокзал, а в глубину – по улице Горького до площади Пушкина.
        В то время между Тверским бульваром и Большой Бронной стоял двухэтажный дом, фасадом на площадь Пушкина. Он был нарядным. В первом этаже размещались аптека и бар, а второй этаж – жилые квартиры. Так вот я, командир отделения, и С. Гудзенко, старший пулемётного расчёта, прилаживали его пулемет на подоконнике угловой квартиры – угол Б. Бронной и площади Пушкина. Запомнились – очень старый хозяин комнаты, который пил утренний чай, и Гудзенко. Он как-то весь ушел в себя. И было от чего. Все знали, что в ста метрах от пулеметной точки стоит мой дом – Сытинский переулок, д. № 6. На углу площади Пушкина и Тверского бульвара пулемёт устанавливал другой командир отделения – Андрей Саховалер.
        Основное время мы были заняты обеспечением спокойствия и порядка на Красной Пресне. Рота из школы была перемещена в Литературный институт. Оттуда осуществлялось беспрерывное парное патрулирование, а также прохождение в составе роты по улицам Москвы. Я стал старшиной роты. Командир 3-го взвода лейтенант Озмитель Ф. Ф. был переведён командиром 5-й роты.
        2 ноября 1941 года приняли присягу. 7 ноября 1941 года сводный полк ОМСБОН, в составе двух батальонов и одного батальона ОМСБОН, под командованием С.В. Иванова, командира нашего полка, участвовал в параде на Красной площади. Наш полк, единственный из всех участников парада, шёл с винтовками "на руку".
        Наша рота в эти сутки была в наряде – несла патрульную службу на улицах города. Патрулируя, задержали двух подозрительных. Одного быстро отпустили, а другого, у которого обнаружили наган, Алёша Афанасьев отконвоировал в комендатуру на 1-й Мещанской.
        После Ф.Ф. Озмителя третьим взводом стал командовать лейтенант Жмыхов. Он до войны проходил службу в спецлагере в Норильске. В отличие от боевого командира Ф.Ф. Озмителя, рассказывал не о боевых делах, а о том, как "воспитывал" наших бойцов, которые, освободившись из плена в Финляндии в 1940 году, сразу стали заключёнными в лагере. "Как можно сдаться в плен? Говорили, что окружили, что не было боеприпасов. Да я бы этих финнов зубами грыз..."
        Жмыхов сразу получил два прозвища: "Горесть" – так в разговоре он трансформировал слово "горсть": "Тебе тяжело, а ты возьми себя в горесть и не отпущай" – и "Тихота", так как во время занятий при любом шуме и смехе в ответ на его "словесные перлы" неизменно восклицал: "Тихоты не слышу!"
        15 ноября 1941 года командир роты, её любимец, старший лейтенант Шестаков Анатолий Петрович шутливо сказал мне: "Остаёшься за меня на базе. Люди, которые по тем или иным причинам не пойдут со мною на задание, останутся с тобой". Осталось человек 20, в том числе все больные. Это никак не совпадало с моим желанием, но армия есть армия, а приказ командира, хотя и отданный в шутливом тоне, всё же приказ и выполнять его нужно.
        16 ноября 1941 года почти весь личный состав 1-й роты был доставлен на автомашинах на рубеж Вельмогово–Селивёрстово–Завидово. В районе боёв, как и на всей обширной территории европейской части страны, было ясно, морозно, а снегу еще мало. Проходимость для немецких танков была отличная. Противник жестоко бомбил, поэтому работали, в основном, ночью. Ребята кирками долбили мёрзлую землю, закладывали фугасы по обочинам шоссе, на переездах устанавливали противотанковые мины. Наших танков и авиации не было. Враг продолжал оставаться намного сильнее наших частей и подразделений.
        30-я армия отходила. Ребята пропускали полевые войска в проходах через минные поля. Через два дня, установив мины, рота перешла на новый рубеж минирования, в том числе и Гудзенко. Из 3-го взвода вместе с ротой отошли командир Жмыхов и с ним 9 бойцов, а два отделения под общей командой помкомвзвода Николая Свиридова были оставлены для охраны проходов в минных полях.
        19 ноября у деревни Спас-Заулок в карауле у проходов стояли самые молодые бойцы – Афанасьев и Кувшинников. Ожидался проход большой группы наших войск, вырвавшейся из окружения. Однако проходили мелкие группы по 5-6 человек. Неожиданно на рассвете показались немецкие танки. Кувшинников выстрелил. Это был сигнал тревоги. Стрелять по танкам из винтовок не имело смысла. Полувзвод отошёл на другую сторону дороги в очень длинный сарай, имеющий ворота и в торцовых и в боковых стенках. Оставаться в этом сарае дольше было нельзя. Помкомвзвода Николай Свиридов подал команду: "За мной!", выскочил из сарая и побежал к опушке леса. За ним побежали два бойца Балашов и Игошин. Пробежать по полю в лес надо было метров 200, но из стоявшего невдалеке немецкого танка застрочил трассирующими пулемёт, и Игошин упал. Свиридов и Балашов сумели добежать до леса. Оставшиеся бойцы вышли через ворота, противоположные тем, откуда выскочили Свиридов и два бойца и, под прикрытием этого сарая, через собственное минное поле, добрались до леса.
        Отойдя километра три от деревни Спас-Заулок в направлении к Клину, пришли в Завидово. Там встретились с артиллерийской частью. Это была уже 16-я армия.
        Числа 25 ноября на базу в Дом Герцена прибыла с фронта автомашина. Мне передали 6 вещевых мешков убитых и раненых. Они были залиты кровью. Я их никому не показал, запер в каптёрку. Одновременно прибыл боец со странным касательным ранением большого пальца руки, но о нём – позже. В оборонительных боях осенью 1941 года наша бригада, в том числе наша рота, выполнила свою задачу. Контрнаступление наших войск началось 5 декабря 1941 года, а 11 ноября прошли митинги, посвященные разгрому немцев под Москвой.
        В середине декабря, морозным ясным утром, наша рота в составе первого батальона, на автомашинах по Дмитровскому и Рогачёвскому шоссе направилась на выполнение новой задачи. Двигались мы в район Завидово, Вельмогово снять те установленные нами мины, которые не сработали. По дороге мы во всей полноте увидели масштабы разгрома немцев под Москвой: многокилометровые вереницы брошенной противником военной техники – бронетранспортёров, автомашин, орудий, в том числе крупных калибров. Брошена эта техника была и по обочинам дорог, и в деревнях. Валялись неубранные трупы вражеских солдат.
        Но дорогой ценой досталась победа. И наши бойцы застыли в последнем броске. И наши обгорелые танки встали на просеке.
        Запомнились также исключительно энергичные действия на марше командира батальона М.С. Прудникова. Он не ехал в кабине – только на подножке, а при заторах – бегом вперед. Это не могло не запомниться и отразилось в строке замечательного стихотворения С. Гудзенко: "Мы пред нашим комбатом, как перед господом богом, чисты".
        Всё было в движении, в том числе кавалерия на автомашинах. Пехота двигалась почти бегом. Все вперед. Не забыть и радости встречи с населением в освобождённых деревнях.
        Мины были сняты и уничтожены практически без потерь.

                                                                    * * *

        "Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели". Критики могут сколько угодно спорить по поводу этой строки. А ведь она, эта строка выстрадана собственной кровью, кровью и смертью товарищей.
        Я уже говорил: в конце ноября прибыл боец с касательным ранением большого пальца. Прошло несколько дней, мы перебазировались в ВПШ. Меня вызвали, вручили пакет и приказали доставить пакет вместе с этим бойцом в штаб погранвойск, что на Б. Бронной. Боец как боец. Невысокого роста, курносый. Жил до войны в Климентовском переулке. Дослал я патрон в казенник и пошли мы – я с пакетом и винтовкой, а парень с забинтованной рукой. Шли мы молча. Шли мимо Белорусского вокзала по улице Горького. На улице народу было много. Парень обречённость свою понимал.
        На втором этаже, где теперь музей Погранвойск, сдал я пакет и бойца, получил расписку. Об исполнении доложил.
        Через несколько дней, на утренней проверке сообщили, что боец расстрелян за самострел. А еще через несколько дней на роту пришло письмо от сестры бойца. Письмо полное горя и недоумения: "...почему расстреляли? Видимо, он погиб в бою". Ответ писали почти всей ротой. Я писал, а ребята, перебивая друг друга, диктовали: "нет, не погиб, а расстрелян, как трус". Запомнился Гудзенко, он не диктовал. Он один не наклонялся ко мне. Он стоял со всеми рядом и, не мигая, смотрел не то вдаль, не то в себя. А ведь парень был комсомолец. В ряды бойцов встал добровольно. В боевую обстановку попал впервые.
        Через две недели – 20-25 января 1942 года, когда наша рота погибала в боях в районе Сухиничей, С. Гудзенко записал в дневнике: "Мы никого не жалели, потому что не жалели себя". Иначе было нельзя, хотя теперь это может показаться жестоким .

        III. 15 января – 10 февраля 1942 года.
        14 января 1942 года поздно вечером по сигналу: "Рота в ружьё!" мы построились. Из 100 человек было отобрано 78. Потом добавили двоих: зам. командира отряда Лаврова и парторга Худолеева. Заново экипировали нас в гражданские куртки на меху вместо шинелей. Сдали мы пулемёты, получили четыре автомата. Винтовки нам поменяли на карабины. Получили на неделю НЗ – пшенный концентрат. Вручили нам удостоверения на папиросной бумаге: "...имя, отчество, фамилия, следует на спецзадание в составе отряда..."
        15 января 1942 года на четырёх машинах ГАЗ-АА проследовали через Серпухов, Тулу, Ясную Поляну. Она стояла вся закопчёная. В пути была ночёвка. 16 января прибыли в Козельск. Город был весь разрушен, но не сгорел. Дальше двигаться на автомашинах было нельзя: фашистская авиация господствовала в воздухе, гонялись самолёты с крестами за каждой подводой. Дороги занесены снегом, не расчищались.
        Отряд стал на лыжи. Шли просёлками, но и тут попадали под обстрел. Ночью шли, и ночью нас бомбили. У деревни Красное 17-го утром встретились с только что перешедшим линию фронта отрядом "Митя" под командованием Д. Медведева. Запомнился рыжебородый Николай Королев. Днем подошли к деревне Меховое, где в штабе 10-й армии получили боевое задание. По "солдатскому телеграфу" стало известно – идём в тыл врага и будем действовать в районе Рославля Смоленской области.
        Настроение в отряде сразу стало двойственным: появилась гордость за такое задание и тревога из-за необычности его для нас.
        В этих условиях правильно вели себя комиссар отряда Михаил Егорцев, зам. политрука Лазарь Паперник и особенно парторг отряда Николай Худолеев. В нём проявились лучшие черты коммуниста и бойца. Почти с каждым он сумел переговорить еще до выхода на это уточнённое задание. Немного отошли от Мехового, а Худолеев, идя рядом со мной на лыжах, сказал: "Не тушуйся, старшина, и в тылу врага мы будем действовать успешно. Я ведь не только мастер спорта по лыжам, но и повар ресторана "Динамо", и в лесу такой торт скручу, век помнить будешь. Только заставляй ребят всё время двигаться, никакой хвори у них не будет". Слова парторга и тревогу сняли, и надоумили и меня, и всех ребят в пути "обрастать" хозяйством. Добыли котёл, пароконную повозку. Правда, по неопытности, не тот хомут одели на пристяжную, но Худолеев, проявив отличную выносливость, вернулся в деревню, сменил хомут и догнал нас.
        Но не суждено было нам выполнять полученную боевую задачу в тылу врага. Положение на фронте резко ухудшилось. Противник силами двух моторизованных и одной танковой дивизий из района Жиздра перешел в контрнаступление. В дивизиях 10-й армии, противостоящих противнику, полки насчитывали от 40 до 60 активных бойцов. В этих условиях командующий 10-й армией приказал нашим отрядам Васина, Горбачёва и Лазнюка противодействовать контрнаступлению противника, нападая мелкими группами на гарнизоны противника в деревнях. Первый такой бой был 19 января 1942 г. в деревне Кишеевка. С базы в деревне Гульцево к месту боя пошли на лыжах I-й и 2-й взводы отряда Лазнюка (1-я рота). Бежали по дороге, по целине и, сняв лыжи, по полотну железной дороги. К Кишеевке прибыли в 23 часа. Противник открыл огонь из пулемётов трассирующими пулями белого, зелёного, красного цвета. Красиво, но явно смертельно. Ребята залегли. Вжались в снег в белых маскхалатах. Ждём ракету, по которой в атаку пойдет 1010-й полк, а мы поддержим его. 1010-й полк накануне поспешно отошёл, оставив в деревне полковую артиллерию. Ждали ракету и не дождались. Полк в атаку не поднялся.
        По лощине, в которой залегли ребята, начал бить немецкий миномёт. Летит мина проклятая, зависнет наверху, ну сейчас в тебя ударит. А она разрывается невдалеке и на белом снегу чёрный гофрированный круг образуется. Подползает кто-то из ребят, говорит, что одного бойца тяжело ранило. Сколько лежать под обстрелом? Так всех перебьют. Надо подать пример. Поднимаюсь и иду вперед. Сделал несколько шагов и слышу испуганный шепот: "Старшина, куда ты? Там немцы". Это я знал, но испуг этого парня передался мне, и я узнал, что такое "животный страх". В желудок словно кирпич изо льда положили. Перегнулся я и носом в снег. И тут же такая злость взяла. Я, москвич, комсомолец, перед ним на пузе ползаю, а он в моей избе и по мне стреляет. Поднялся и пошел. Снег выше колен. Наткнулся на плетень. Ногой выбил несколько хворостин и пролез в сад. Из-за туч выглянула луна, вижу ряды яблонь, ветки в инее. Тороплюсь к избе, из окна которой строчит пулемёт. С другой стороны к избе, навстречу мне, бежит кто-то, кричит не по-русски. Стреляю из нагана. Этот "кто-то" исчез. Подошёл почти к самой избе. Левой рукой снимаю с пояса гранату, сдернул её за ручку. Зашипел фиолетовый огонёк, гранату бросаю в окно поверх пулемёта. Пулемёт смолк. Кричу: "Ребята, есть один. Давайте сюда". Подбежали человек десять, гляжу – половина не нашей роты, а из отряда Горбачёва. Спрашиваю: "Есть кто из командиров?". Нет никого. Говорю: "Слушай мою команду. Отходить не будем. Раненых – в эту избу".
        Довольно долго возились с пулемётом, бившим вдоль деревни. Особо запомнился стреляющий из СВТ Вася Мацура, стреляет и ругается. С третьей гранаты пулемёт умолк. Побывали ребята в соседнем справа доме – никого нет. Стрельба разгорается всё яростнее, бьём по вспышкам от выстрелов с той стороны. Разведки не было и не знаем, что делать дальше. Перебежал я дорогу, пробежал мимо сарая, выбежал на какую-то площадь, и тут меня по ноге точно с размаху оглоблей ударило. Упал, понял: ранен. Закинул карабин за спину, ползу к ребятам, а они сами довольно близко ко мне подошли. И боль сразу вся прошла, стыдно слабости своей стало. Рассыпались в цепь, ведём стрельбу. Так продолжалось, как показалось, недолго, а в действительности всю ночь. Под утро команда: "Отбой". Дублирую команду, а сил подняться нет. Потом узнал: много потерял крови. Помучились ребята, когда на себе меня несли. К нашему счастью Лазарь Паперник после команды "отбой" пошел по нашему следу. Встретились мы с ним. Я его обнял за плечи, и он вынес меня на своей могучей спине на окраину деревни, где был сборный пункт. А оттуда на подводе доставили меня в полевой госпиталь. Несколько дней добирались до армейского госпиталя в Козельске, а еще через несколько дней туда же прибыл раненый в живот С. Гудзенко.
        О бое в Кишеевке подробно рассказал потому, что вижу этот бой глазами Гудзенко. В середине 70-х годов читал книгу генерал-полковника Родимцева "Под небом Испании". Прочёл взахлёб. Единственное стихотворение в книге – "Перед атакой" С. Гудзенко, где сказано: "Ракету просит небосвод и вмёрзшая в снега пехота". Да это же бой в Кишеевке – и мины, и снег, и ночь, показавшаяся в полчаса.
        "Чтобы написать такое стихотворение, надо быть не только хорошим поэтом, но и солдатом, самому ожидать атаку" – записал Родимцев – сам солдат с генеральскими погонами.
        В Кишеевку пошли 1-й и 2-й взводы – 40 человек; 6 убиты, в том числе Вася Мацура и Коля Худолеев; 6 ранено, в том числе я и Гескин.
        23 января у деревни Хлуднево в бой пошли оставшиеся 28 человек; 22 погибли, 3 ранены. С. Гудзенко записал в дневнике: "Два боя и двух взводов нет". Сам он был в 3-м взводе. После 23 января 1942 года он ходил в разведку, нёс обычную солдатскую службу. Знал о гибели большей части не только нашего отряда, но и отряда Горбачёва под Шваново, и части отряда Васина в деревне Попково. Понимал, как самому будет не легко и опасно, но пошел с 3-м взводом в составе сводного отряда Кравцова.
        Первый бой 3-й взвод принял в деревне Поляны. Ребята вели себя в бою правильно и смело, особенно Ануфриев Женя. Бой был удачным, но были и убитые, и раненые, в том числе С. Гудзенко минным осколком в живот и Ш. Чихладзе – сквозное пулевое в предплечье. ППГ в Гульцево, армейский госпиталь в Козельске.

        IV. Февраль-март 1942 года и 35 лет спустя.
        Из Козельска большую группу раненых доставили в Тулу сначала на автомашинах, затем поездом. Из Тулы распределяли по тыловым госпиталям, Однако я, предъявив справку на папиросной бумаге, был отпущен, сел в поезд и через несколько часов был в Москве. Доложил о бое в Кишеевке. Прошёл санобработку и помещён в госпиталь на улице Обуха. Вскоре там же появились и некоторые другие бойцы из трёх отрядов, сражавшихся под Сухиничами. Всё же большинство раненых, в том числе С. Гудзенко, были направлены в тыловые госпитали.
        В самом начале марта я вернулся в полк и, до полного излечения, временно был использован на штабной работе. Это "временно" продолжалось до ноября 1945 года, когда я возвратился в Аэрофлот.
        В конце марта или начале апреля 1942 года в полку появился С. Гудзенко. Был он худой, бледный, стриженный под "ноль", как и все возвращающиеся из госпиталей. Через какое-то время он продолжил службу уже военным корреспондентом в бригадной газете "Победа за нами".
        Вновь встретился я с ним в середине 70-х годов, когда в руки мне попала книга Ольги Гудзенко, матери поэта, "Завещание мужества". Я вновь пережил с ним боевую операцию в районе Сухиничей с 20 января по 10 февраля 1942 года. Одна из записей дневника: "Не люблю службистов, уважаю, но не люблю". Сразу понял – это про меня. Я с Гудзенко был не просто каждый день, а каждый час вместе с 18 июля 1941 года. Но я был всегда старше не только по возрасту, а и в пулеметном расчёте, и в отделении, и в роте. И он был всегда дисциплинированным бойцом. А это была форма проявления независимости, форма проявления своего человеческого достоинства. Задушевных разговоров не было, и меня это задевало; ведь и пулеметный расчёт, и отделение, и рота были отличными. Достигалось это тем, что ни одного отклонения от норм и правил не допускалось. Не всем это нравилось. Например, в начале января 1942 года каждое утро рота в сапогах, шароварах и нательных рубахах строилась во дворе и делала пробежку минут десять. А мороз-то – 32o. Неохота. Но я всегда впереди. Зато потом, на задании, и на мороз не жаловались, и обмороженных не было. Запись о нелюбви к службистам появилась после того, как Гудзенко стало известно о бое в Кишеевке. Но там был не службизм, это была естественно складывающаяся тактика штурмовых групп, и он в этом впоследствии убедился.
        Столь же несправедливой, а вернее проявлением юношеского максимализма, является его запись в том же дневнике: "...Гречаник растерялся, жмется к Васютину (особисту)". А если объективно? Гречаник носил очки постоянно, так как был по-страшному близорук. В ОМСБОН, как и все, пришёл добровольно. Чтобы его не отчислила медкомиссия, пробрался в комнату медсанчасти, заучил на память все буквы и знаки на таблице окулиста и "доказал" стопроцентность своего зрения. Но даже спал в очках – "глаза отдыхают". Под Сухиничами после 20 января 1942 года его посылали в разведку: "Послушай, о чём немцы говорят в соседней деревне". А очки его оказались в снегу. И рядом с Васютиным он оказался как переводчик. Отлично владел немецким языком, так что вскоре его перевели в армейский штаб переводчиком. Закончил он войну в звании капитана.
        После 1942 года прошло немного лет, и С. Гудзенко пишет: "Я был пехотой в поле чистом". Об этом стихотворении я узнал в 1977 году. По первой программе ЦТ передавалась лента "Наша биография.              Год 1950-й". Ведущая, кинорежиссер Галина Шергова, сказала:
        – Год 1950-й – это первый по-настоящему послевоенный год. Страна достигла уровня 1940 года, оглянулась и поразилась величию своего подвига. Я вам прочитаю стихи замечательного поэта-фронтовика Семёна Гудзенко:
                                                  ...Быть под началом у старшин
                                                  хотя бы треть пути,
                                                  потом могу я с тех вершин
                                                  в поэзию сойти.
        – В 1950 году, – добавила Галина Шергова, – Семён Гудзенко был уже известным поэтом, но вершиной своей жизни считал стрелковый батальон".
        Жизнь всегда всё расставляет по своим местам.
        До 1977 года я не считал себя достойным выступать перед школьниками как ветеран войны. С 1977 года я активный пропагандист, а с 1980 г. – зам. председателя Президиума Совета ветеранов ОМСБОН по пропаганде. Рассказываю о боевом пути отрядов ОМСБОН, читаю школьникам стихи Семёна Гудзенко. Этим я исполняю свой священный долг перед теми, кто не пришёл с полей сражений, кто отдал свою жизнь ради жизни на земле.

 

        1988

 

 

                                                                                                                                      Яндекс.Метрика