1

        11.12.46 г. - большой литературный вечер в Колонном зале Дома Союзов. В таком зале, с такой рекламой и в такой компании – Никулин, Щипачёв, Михалков, Вершигора, Лебедев-Кумач, Барто, Инбер, Кассиль, Софронов – Семён выступал впервые (перед уходом из дому даже глотнул валерьянки), но и здесь публика встретила его, как обычно, и читал он, как всегда, превосходно. Прочел "Моё поколение", "Балладу о дружбе" и "Дождь", затем последовали долгие и упорные вызовы на "бис" – подобного успеха никто из выступавших до него не имел, как, впрочем, и после него – тоже. Тактично по отношению к остальным прочтя два коротких стихотворения ("Во хмелю", "Я был пехотой в поле чистом"), сразу же, быстро и решительно, возвратился на место. Тут начали приходить записки, очень много (среди них – несколько ругательных, также признак успеха). Выступал Семён во втором отделении, по счёту третьим (представлял его Кассиль), а в антракте познакомил меня с Фатьяновым и Уриным – в зале было, видимо, немало молодых литераторов. После вечера отправились в кафе "Националь" – Семён, Лариса Жадова, Фатьянов с женой, Лёва Безыменский с какой-то девицей и я.

        2

        15.12.46 г. – в круглом зале филологического факультета МГУ встреча с Гудзенко и Лукониным, организованная факультетской стенгазетой "Комсомолия". Зал битком набит студенческой молодёжью – не только университетской. Председательствует – аспирант Вл. Гальперин, вступительное слово – Ив. Карабутенко (студент 2 курса, но на войне – журналист). Говорит, что серьёзного и глубокого разбора достижений и недостатков, проблематики молодой поэзии ещё нет, что пишут о ней даже такие маститые критики, как К.Зелинский, поверхностно и общо, выдергивая цитатки из творчества молодых. Желает, в свою очередь, молодой поэзии идти в ногу с народом, живя его задачами и не скатываясь до навязчивой трескотни Лебедева-Кумача и Софронова, холодных эмоций "звездочёта" Асеева. Остановившись на проблеме подхода молодой поэзии к её новому герою (которого он характеризует, как умного, серьёзного и весёлого человека, мыслителя и оптимиста), говорит, что с этой точки зрения "даже Тёркин нас не удовлетворяет с его весёлой шуткой и гармошкой". Выражает уверенность, что разговор, который начнётся после выступления поэтов, пойдёт не по линии мелких придирок, а глубокого, принципиального разбора их работы.
        Первым читал Луконин, затем Гудзенко.
        Выступления:
        Студентка 3-го курса МГУ Белосинская:
        Очень дорог сегодняшний вечер. Вы – поэты нашего поколения, и мы вправе требовать от вас, чтобы вы широко рассказали о его судьбах.
        Нужно писать о советской Родине, а не об абстрактной России (как в луконинском "Прологе").
        В заграничных стихах меньше пафоса советского человека, а больше игры в города.
        Лирическое "мы" от имени поколения – это лучше, чем "я". В лирике хорошо показываете человека, в горьковском смысле. У Гудзенко удачна тема о дружбе. Мне интересно, как вы её будете разрешать дальше.
        О любви хорошо пишется. Луконин более зрело, Гудзенко ищет. Это чистая, хорошая любовь. Не нравится мне стих об Иржине, в которой речь идёт о какой-то странной любви, не характерной для вас.
        О форме. За последнее время часто встречается игра в рифмы ("Бога ради, бога ради не рассказывайте мне").
        Луконин чего-то ищет в форме. Я боюсь, что вы так и будете искать.
        Для вас социальный заказ – не проблема, вы думаете так, как надо. Меня интересует, как вы сможете эти мысли воплотить.
        Студент 3-го курса МГУ Машинский:
        Мне показалось, что у Гудзенко есть мотив жалости к немцам. Ещё не время для этого: у нас в памяти свежи воспоминания о звер¬ствах. Вы правильно разграничиваете немцев – не все одинаковы, но жалеть немцев не надо.
        Аспирант мех-мата Вольпин:
        Меня возмутило выступление предыдущего товарища.
        Ни Гудзенко, ни Луконин надолго в поэзии не останутся, ибо в них нет ощущения смысла жизни, нет истинного лирического "мы".
        Нет объективности в оценке врагов.
        Во время войны мы отошли от принципов интернационализма, теперь пора стать на его рельсы.
        Студент 1-го курса МГУ Шиндель:
Последние стихи Гудзенко, мне кажется, хуже, чем военные. В военных стихах большая правда, а в последних, послевоенных меньше искренности ("Дождь", "Автобус").
        Студент Литинститута Полянский:
        Почему военные стихи лучше послевоенных?
        Поэты были участниками войны, а сейчас они наблюдатели. Надо соединить в себе военную эмоциональность и пафос послевоенного строительства. Переход от войны к миру не показан.
        Эпическое произведение требует эмоциональной объективности. Эренбург обвинялся в упрощении наших врагов. Мы должны и врага всесторонне показывать, как в "Тихом Доне".
        О поэтах, читавших сегодня. Люблю стихи и Луконина, и Гудзенко. Луконин ищет из глубины. Гудзенко эмоционально рассказывает о пафосе нашего современника. Это хорошая способность обоих – видеть пафос современника.
        Студент 2-го курса МГУ Иванов:
        После постановления ЦК появилось много статей о молодых поэтах, статей не объективных.
        Подходить к их творчеству надо с точки зрения того, как они отражают нашу действительность.
        В военных стихах правильно уловили и знали темы.
        Поэты стремятся к ломке стихов – не всегда обоснованно.
        Студентка 3-го курса Зонина:
        Надо писать о будущем, т.е. так писать о настоящем, чтобы было видно будущее.
        Не может быть холодных объективных стихов. Во всем должна быть эмоциональная взволнованность.
        Студент 2-го курса МГУ Росляков:
        Луконин сказал правильным словом о нашем человеке, но словом голым. А Гудзенко – языком образным, языком поэзии. "У Гудзенко есть поэзия, а у Луконина стихи".
        Студент энергетического института Сергеев:
        В их стихах не сразу уловишь – когда идёт война? Так что называть их поэтами нашего поколения слишком смело.
        У Тихонова и Светлова больше говорилось о целях войны гражданской, о том, что ждет советских людей.
        Антокольский полнее и искреннее показал наше поколение. Более идейно, более глубоко.
        "Баллада о ленинизме" И.Сельвинского очень хорошо говорит о советском человеке.
        Чувствуется попытка у молодых поэтов уйти от политических тем и проблем.
        Не нравится мне "Венгерская баллада" – не стоило в подсумке возить приветы молодым гонведам.
        Студентка 4-го курса (Штейнберг?):
        Хотелось бы видеть в стихах сочетание внутренней силы, эмоциональности и глубокой мысли.
        Надо эмоциям давать "правильную направленность".
        Во время войны они были в коллективе, а сейчас этого ощущения коллектива нет. Глубже, разнообразнее должно изображать жизнь.
        Студент 2-го курса МГУ Яков Билинкис:
        Войну они хорошо показали, а трудности и пафоса послевоенной жизни не находим у них.
        Победа не раскрыта. Не уловлено ощущение
послевоенного времени.
        Заграничные стихи у Маяковского, Тихонова, Первомайского – советский пафос, патриотизм. А у молодых – нет того ощущения. Любование строчками.
        Надо говорить о форме. Луконину больше, а Семёну меньше надо работать над формой.
        Студент 4-го курса Павлов:
        Последние стихи ("Во хмелю", "Дождь") хуже, чем во время войны.
        Студент 3-го курса МГУ Коган:
        Наш разговор несколько отошёл от непосредственного обсуждения стихов.
        Вольпин неверно сказал о том, что мы отходили от интернационализма. Мы были и будем пристрастными, партийными и врага будем показывать так, чтобы его всегда ненавидели советские люди.
        Надо показывать события изнутри, как во время войны. Пока что не чувствуется перехода к мирному труду.
        Обещание написать после войны "ТАКОЕ" (Гудзенко) пока не выполнено. Не надо быть перелётной птицей, цыганом, а надо быть участником строительства.
        Военная тема не заслоняет сегодняшний день. Чем мы сегодня живём? Этого нет ни у Семёна, ни у Луконина.
        Я уверен, что они в ближайшее время это покажут.
        Семён Гудзенко: Мы благодарны за то, что студенты пришли в воскресенье. И дальше – подробный ответ на все выступления.
        Михаил Луконин: Благодарит за внимание, надеется на то, что будет налажен контакт.
        Вл. Гальперин:
        Дыхание фронта держало их военные стихи. Война у Семёна все заслонила.
        У Луконина есть попытка перейти от войны. Есть ясная мысль. Он честен, у него хорошие поиски своей формы.

        3

        25.5.47 г. Семён диктует мне (в помощь предстоящему моему докладу на спецсеминаре Н.П. Белкиной по советской литературе; доклад должен был быть сделан на тему "Молодая поэзия". – А.Г.):
        "Творческий путь поэта невозможно предвидеть заранее во всех его изменениях, взлетах и падениях. Нельзя после первой книги говорить окончательное "за" или "против". Поэт может найти себя на десятом году работы и даже на двадцатом. Трудно предвидеть, какими будут избранные стихи, что станет основным, определяющим творческую физиономию.
        Существо моей первой удачи, считающейся большой удачей, в умении правдиво рассказать о войне. В "Однополчанах" форма стиха – вопрос второстепенный, даже третьестепенный. Ей уделялось мало внимания. Основное – в стихах живет острое обнажённое чувство и точность батальных картин (баллады). В лучших стихах последующих лет – те же качества, но более успокоенные, приземлённые. Приземлённость (её следует здесь понимать, как антипод пафоса) – не отрицательная черта фронтовой поэзии. И в её оценке неправы некоторые критики. И если поэт Гудзенко или прозаик Некрасов в своем творчестве не пишут в каждом абзаце высоким стилем о патриотизме, то в этой скромности – скромности художника – таится истинный, подлинный патриотизм.
        Простое описание подвига лучше декларации о самопожертвовании.
        Конечно, синтез окопной правды и настоящей романтики преимущественен во всех других подходах к военному материалу. Но не следует забывать, что есть произведения двух дыханий: первого – сказанного между боями или даже в бою, второго – через "энное" количество лет после войны. О гражданской войне писали в 30-х годах Багрицкий, Прокофьев, Светлов. В 60-х годах еще будут писать об Отечественной войне и тогда будет синтез.
        Я не могу автоматически переключаться с темы на тему, особенно с такой, которая меня вызвала к полнокровной творческой жизни. Легче переключить производство с выработки шин на газовые колонки, но это не может быть исходной точкой для переключения с темы на тему в искусстве. Жизнь, которой живет поэт, среда и мировоззрение неизбежно войдут в произведение, которое будет написано о прошлом жизненном этапе. Тяжелое и величественное прошлое скажется в новой теме, если к ней подошел поэт.
        Нельзя требовать от молодых поэтов, рожденных войной, таких же по силе стихов о труде. Тема войны – вечная, разрабатывать ее поэты будут всегда. Стихи 40-х годов не похожи на стихи 30-х годов и 50-х. Но в этот промежуток может работать один и тот же поэт, и творчество его, как цепь, будет состоять из звеньев. Настоящий поэт сумеет сковать звенья вместе, более слабый создаст разрозненные книги, а просто версификатор сможет писать во время войны о труде, а во время мира об атаках с одинаковым профессиональным уменьем, душевным холодом и неправдоподобием.
        В "Закарпатских стихах" уже видны подходы к новому звену, но это ещё дальние подступы.
        О форме. Тут упорные и яростные поиски. Поиски и незрелость сказываются на форме. Метания от ямба к свободному стиху, от белых стихов к точным рифмам, от ассонансов к полнозвучиям. В книгах можно найти разные голоса и нетрудно обнаружить иногда даже строки с чужого голоса. Но в лучших стихах всех трёх – лаконичность, точность зрительной детали, прочность сюжетной конструкции и – в последних стихах – богатство красок. Краски в стихах появились только после войны. В первой книге всё было землистое или заснеженное. Это были цвета войны, не камуфляж. Запад принёс в стихи новые краски: оттенки черепицы, пестроту тканей. Закарпатье же – карусель всех цветов. Это пока ещё отдельные мазки на палитре, не перенесённые на полотно, но лучше пробовать разные краски, чем, не задумываясь, писать одной.
        Правота художника здесь очевидна».

        1946-1947