Что помню? Помню, как старшеклассники собирались пойти в поход в Триполье, в память о погибшем там в июле 1919 г. отряде киевских комсомольцев. Сначала поехали туда несколько человек, комсорг нашего 10-а класса Надя Дрикина и трое учеников 9-х классов, в том числе Сарик. Надя рассказывала, что он читал стихи Есенина. Вспомнила, потому, что знали их тогда мало. Они взяли спинку от дивана, который стоял у вешалки на I этаже школы, Сарик лежал на ней, смотрел на небо и читал стихи. Похода, кажется, так и не было, а собрание, посвященное трипольской трагедии, было. Помню это потому, что рассказывала на нём о комсомольцах, читала отрывки из поэмы Первомайского. Слушали меня внимательно. И я рассказывала взволнованно, может быть, где-то и зазвенела слеза. А по дороге домой Сарик сказал, что ж рассказывала не так, что не надо было жалеть... (может быть, фраза была не совсем такой, может быть, прозвучала «накладки» стихов позднейших, но за суть ручаюсь).
        Как-то ездили компанией на Днепр, на откосах, помню, стояли под аркой (шёл дождь). Сарик в белой рубахе – смуглый, яркий и рядом с ним миниатюрная, тоже в белом и, тоже смуглая, выточенная вся, Нора Гамбург. В лице у нее было что-то на японку смахивающее – широкоскулая и глаза широко расставленные – черные. И по белому платью – змейками черные косы. И колечки волос у лица. Я совершенно ясно помню их, мне тогда хотелось нарисовать это. И помню их в лодке вдвоем, широкой взмах веслами, который делал Сарик, и чуть сжавшуюся от ветра или брызг Нору.
        Ей Гудзенко посвящал свои юношеские стихи.

И так, обнявшись в первый раз
По городу бежали рядом,
А дождь, конечно, понял нас
И целый час стучался градом.

Или в "Сказке":

Слышишь, как шуршит камыш?..
Почему не отвечаешь? Спишь...

        Я помнила и те, что уже напечатаны: "Ветром сорван последний лист", "Опять в Москву ворвалась осень". Это стихотворение посвящено тоже Норе. Я часто бывала напротив её дома, на улице Пушкинской, и я хорошо помню дом и двор, и окно, которые вспоминает Сарик.
        Вспомнилось шутливое стихотворение, написанное Сариком в школе:

Жил на свете Ломоносов.
Сгинул лом, остался Носов.
Лучше сгинул бы наш Носов,
И остался Ломоносов.

        Носов – учитель химии, отличный учитель, но придира.
        Из событий школьных объединяли нас: приезд Яхонтова, который в университете читал поэмы Маяковского, литературный кружок.
        Однажды Сарик смотрел у нас в доме библиотеку моего отца и просил, чтобы я отдала ему сборник манифестов конструктивистов. Я согласилась, но с условием, что он отдаст мне сборник рассказов С.Цвейга. Он отдал. Помню, что он всегда (и в школе) производил впечатление человека духовно сильного, щедрого, в нем был размах, радость. Мы слушали его стихотворения и чувствовали себя счастливыми.
        Позже, в ИФЛИ, мне казалось, что его стихам не хватает, как сейчас сказали бы, философской глубины. Но мы знали лишь частицу его души. Когда Ольга Исаевна, мать Гудзенко, показала нам (мне и подруге) листки дневника (тогда еще не напечатанного), я поняла, насколько глубже и богаче, чем нам казалось – при всей любви к Сарику и вере в его талант – был этот человек.
        В ИФЛИ Сарика "забрали" старшие, начинающие поэты, которые читали на вечере встречи с первокурсниками свои стихи. Помню, что читал Павел Коган (было несколько его вечеров), Наровчатов – стройный, в сером мохнатом свитере – читал стихотворения о трагической судьбе итальянского скрипача. Гудзенко читал стихи о море, любви и о Багрицком.
        На первом курсе комсоргом нашей группы была Зоя Туманова.

Без лишних слов туманных
Работает Туманова,
И надо неустанно нам
Учиться у Тумановой.

        После Зои выбрали комсоргом меня. Что-то у меня не получалось. Шли к метро пешком, и Сарик советовал: "Вот идёшь куда-нибудь и думаешь, думаешь, как бы по-настоящему всё сделать, тогда и получится". О ярких людях нашей группы – это Толя Юдин ("Ох, Юдин, это страшно!" – говорил Сарик, когда Толя вдруг раздумал рассказывать нам о Хлебникове и не пришёл в институт), Юра Левитанский, Таня Любушкина (три сестры Любушкиных учились в ИФЛИ – Катя на истфаке, Таня и Нина на литфаке. У них в доме на Зацепе бывали наши ребята. Татьяна Ивановна Побауская умерла в 1981 году.) Помню, как Таня Любушкина упрекала Сарика в каких-то грехах, а он ей – не бойся, я как Генрих IV. И ещё кому-то – я как трава, гнусь, а корни глубоко в земле...
        Весной 1941 года был вечер поэзии. Читали Гудзенко, Левитанский, Леонтьев. Гудзенко читал "Траву", "Дул ветер молодой и злой", "Как без вести пропавших ждут".

Как без вести пропавших ждут,
Как приговора ждут,
Я ждал твои глаза.
Мосты при отступленьях жгут,
Чтоб не прийти назад.
Чтоб не прийти и не сказать:
Сдаюсь. Возьми ключи.
Чтоб и возможность исключать
Смотреть в глаза твои.

        В понедельник, 23 июня 1941 г. ходили группами (после митинга в ИФЛИ) по домам Сокольнического района. Зачем? Не помню. Может быть, чтобы не было паники. Помню, что и Сарик был с нами, и Зоя Азарх (погибла в марте 1942 г.), и Дима Зубко, когда 3 июля нас собрали, чтобы отправить строить укрепления (к Смоленску). Ребята провожали нас.
        Гудзенко увидела уже после ранения. Худой, землистый цвет лица. Сидел у буржуйки в доме Любушкиных, сушил портянки. Нежно, по-особенному и с болью говорил о детях и их судьбах.
        Еще раз встретила его там же, в конце войны. Подарил книжечку – «Однополчане» – «Доброй землячке от киевлянина». Была на вечере в доме писателей, слушала впервые «Нас не надо жалеть» и плакала.
        Была и на послевоенных вечерах – в Москве и в Киеве (в Киевском университете Гудзенко выступал вместе с Долматовским). Несколько раз была в гостях у Ольги Исаевны – удивительной по силе и доброте женщине, переписывалась с ней. Мы все – его соученики по школе, по ИФЛИ помним и любим Сарика Гудзенко. Хотели, чтобы 45 школе Киева присвоено было его имя, но сделать это так и не удалось – отказали.

        1986