ПУШТА ФЕЛЬДВЕРНЕКИ
                                 Памяти Семёна Гудзенко

О степь глухая, пушта Фельдвернеки!

Ту музыку запомнил я навеки,
Ту скрипку с бубном в снеговом тумане...
С утра играют под окном цыгане
В тряпье, без шапок, стоя в чёрной луже,
Растрёпанные, синие от стужи.

Рыдает скрипка, контрабас бормочет,
Как будто рассказать о чем-то хочет,
Постукивает бубен, сердце будит,
Всё будет в жизни, будет, будет, будет!

Как появился ты в глухом болоте,
Блестящий, словно в свежей позолоте,
Веселый, молодой, как на параде,
В шинели, словно в рыцарском параде,
В ушанке, схожей с рыцарским шеломом?
Ты не был до войны моим знакомым!
Сперва пришла твоя беда и слава:
Полночная атака, переправа,
Колючка в пять колов, дорога к доту,
Где минами твою накрыло роту...

Потом я прочитал стихи в газете,
Написанные где-то в лазарете
Или на марше – не пером в блокноте,
А чистой кровью, хлынувшей из плоти.
Я рад, что ты пришёл в ночную пору
В берлогу к незнакомому майору.
Ему давно не спится в утлой хате,
В венгерском городишке Ясапати...

Тоскует скрипка. И мадьярке снится
Бетьяр Зельд Марци – парень смуглолицый    

Сплясав с невестой чардаш ураганный,

Потом на большаке, в степи туманной
Встречал он толстосумов именитых
В богатых шубах, в кунтушах расшитых.
Был краток Марци: – Золото на бочку!

Мы вместе скоротаем эту ночку.
Пускай под мокрым снегом стынут реки.
О степь глухая, пушта Фельдвернеки!

Садись. Коль встреча выдалась такая,
Есть хлеб и сало, есть бутыль токая.
Пускай война о нас забудет ныне,
Пускай она задремлет на равнине,
Пускай не ищут пули на рассвете
Ни в Будапеште нас, ни в Кечкемете.

Согреем душу разговором жарким,
Наполним королевским наши чарки,
Нарежем сала – что нам тьма и слякоть?
С чего бы скрипке этой ночью плакать?
О чем она грустит и что пророчит?
А бубен ухает, бубнит, грохочет.
Смеется он над бедной скрипкой, что ли?

Но где ж Зельд Марци? Наш бетьяр на воле.
Нет, не укрылся он в Баконьской чаще
Меж торбохватов мелких и ледащих.
В степной корчме сидит он у шинкарки.
Что видит он на дне щербатой чарки?

Что ждёт его? Свою судьбу он знает.
Не по нему ли скрипка так рыдает?
Поет, грустит о храбром человеке...
О степь глухая, пушта Фельдвернеки!

А нас уже ничто же испугает.
Вот вспыхивает искорка в токае
И гаснет. Что ж, ведь мы с тобой солдаты.
Невзгоды, боль и ранние утраты –
Наставники испытанные наши
Любви нас учат, верности, бесстрашью.
Не спит война, лишь прячется в тумане.
Но в эту ночь мы и её обманем.
Ночь, мокрый снег... Читай. Я, словно чуду,
Твоим стихам внимать сегодня буду.

Тем юношеским строчкам не забыться...
Глухая дверь. Московская больница.
Слепой ночник мерцает еле-еле.
Дорога к этой скомканной постели,
К железной этой койке под стеною,
Мне помнится, она звалась войною.
Она была огнём, колючкой ржавой,
Бессонницей, атакой, переправой,
Слезами и стихами, грозным полем,
Бинтами, кровью, порохом и болью –
Не кончилась война, лишь притаилась,
Во мне уснула, а в тебе открылась.

Зажмурь глаза, забудь, что ты в палате,
Что нет надежд, что жалобы некстати.
Прочти стихи бессонной санитарке
О храбреце Зельд Марци, о мадьярке.
Ты помнишь городишко Ясапати,
Ту ночь в заброшенной венгерской хате,
Ту искру, что мелькала полыхая,
В бокале королевского токая?

Ты слышишь скрипку в утреннем тумане?
Терзают душу нищие цыгане,
Не смолкнет эта музыка вовеки...

О степь глухая, пушта Фельдвернеки!

1969