МЫ ПРЕД НАШЕЙ РОССИЕЙ И В ТРУДНОЕ ВРЕМЯ ЧИСТЫ

        Вся его творческая жизнь — молодые годы, так и не прожитые до конца: Семену Гудзенко не исполнилось и тридцати одного, когда жизнь внезапно оборвалась. «Как от догнавшей его пули»,— говаривали ровесники.    У всех тогда были на слуху строки его знаменитого стихотворения «Перед атакой»:
                                                   Мне кажется, что я магнит,
                                                   что я притягиваю мины.
                                                   Разрыв.
                                                              И лейтенант хрипит.
                                                   И смерть опять проходит мимо.

        Да вот все же попала. Через столько-то лет.
        Гудзенко стал широко известен в первые годы войны, написав о ней потрясшие современников стихи. А после войны поэты-фронтовики числили его признанным лидером поэтического поколения. Своя поэтическая «провинция», как выразился Гудзенко, определила и его пристрастия на многие годы вперед, и, что более всего, представления о нем читателей и критиков.
        Восхождение его — пожалуй, даже взлет — на поэтический Олимп в годы войны был стремительным, неожиданным для непосвященных, но неоспоримым для друзей, знавших его не один уже год. Гудзенко не вдруг стал поэтом, с детства он на ходу рифмовал, чуть ли не по любому поводу, и его яркие поэтические экспромты до сих пор в памяти одноклассников.
        Родился Семен Гудзенко в Киеве 5 марта 1922 года.
        Любовь к стихотворчеству, как вспоминала мать, проснулась в нем в раннем детстве: в 5 — 6 лет Сарик (мама дала ему при рождении итальянское имя Сарио, а Семен — поэтическое имя, взятое им в годы войны) уже умел рифмовать двух-трехстишия — сказочки, как он их называл. Сказочки были, как правило, смешные, и старший брат Миша рисовал к ним карикатуры. К восьми годам ему подарили общую тетрадь, куда он записывал свои «творы».
        Когда в 1934 году, вскоре после первого съезда Союза советских писателей, учительница литературы Т. Файщевская организовала в классе литературный кружок — первым в него записался Гудзенко. Ребята стали выпускать литературно-художественный журнал, где появились и стихи Гудзенко. Он был признанным в школьной среде поэтом. И когда старший пионервожатый 45-й
средней школы напечатал статью о жизни школы («Молодая гвардия», 1937, №3), он поместил в ней рисованный портрет с подписью: «Сарик Гудзенко — молодой поэт, ученик 7-го класса». К тому времени его узнали не только в школе. Стихи, написанные к столетию со дня рождения А. С. Пушкина, республиканская юбилейная комиссия отметила первой премией: ежемесячная стипендия и ежегодная путевка в «Артек» до окончания средней школы. Отличился Сарик и в конкурсе к юбилею великого украинского поэта Т. Г. Шевченко. Три его стихотворения не только были отмечены премией (ежегодная путевка в пионерлагерь под Одессой и еще одна стипендия), но и опубликованы в книге ученического творчества «На обновленной земле» (Киев, 1939).
        Отец поэта, Петр Константинович Гудзенко, сын механика из Белой Церкви, выучившийся на инженера-строителя, тяжело и долго болел, и в 1938 году семья осиротела. Мать, Ольга Исаевна, выросла сиротой, в семье старшей сестры, после окончания гимназии стала преподавать русский язык и литературу. Трудно ей было после смерти мужа одной растить двух сыновей, но она всячески поддерживала и старалась развивать творческие способности младшего сына.
        Поэтические привязанности Гудзенко школьных лет определили и темы многих его юношеских стихов. Он не просто впитывал строки знаменитых поэтов — Хлебникова, Маяковского, Блока, Тихонова, Багрицкого, Пастернака, но и осмысливал их судьбы, находя в них для своего вдохновения нечто, несхожее со стандартным о них представлением. Так он вместе с Велимиром Хлебниковым отправляется в Персию, где поэт был недолгое время в составе отряда красноармейцев, посланного из Баку на помощь тамошним повстанцам. Так он шел по следам Маяковского, с наслаждением прогуливавшегося в 1924 году по улицам Киева перед очередным выступлением в «круглоголовом цирке». Гудзенко в юные годы активно работал над циклом «Жизнь поэтов», наполняя его не часто, но настойчиво в течение всей жизни.
        В нем и самом зрело стремление путешествовать, идти по земле навстречу людям и судьбе; стремление это проявляется и во многих юношеских стихах, и в конкретных планах путешествий. Он даже наметил на июнь сорок первого каникулярный маршрут: Москва — Запорожье — Херсон — Одесса — Ялта — Сочи — Батуми — Тбилиси — Ростов — Москва. Гудзенко в тот год закончил второй курс литературного факультета ИФЛИ*, куда поступил сразу же после школы в 1939 году.
______________________________________________________________________________________
ИФЛИ — Московский институт философии, литературы и истории имени Н. Г. Чернышевского, с началом войны вошедший в состав МГУ.

        Стихи Гудзенко нашли признание и среди однокашников-ифлийцев. И он довольно много их написал за два своих студенческих года. Большинство из них сохранились, так как были записаны в одной тетради (назовем ее «Юношеская»). Пожалуй, самое главное, чем интересны эти стихи,— сказавшиеся в них предельная обнаженность чувствования, отождествления себя с природой, порой полное в ней растворение. Именно эти попытки пропустить воспринимаемое сквозь себя, выразить его через собственное состояние души свидетельствуют о том, что поиск своего почерка начался. Даже в простейших буднях поэт находит тот кровоточащий излом, по которому томится его душа. Нет ни единого лучезарного стихотворения в этой тетради. Даже то, которое начинается строкой «Я жизнью своей доволен весьма...», заканчивается тем, что поэт сбегает из выжженной солнцем Москвы, чтобы на случайной станции
окунуться в заманчивую своей простотой жизнь.
        Об этих стихах Павел Антокольский, пестовавший многих молодых поэтов военного поколения, писал: «Его ранние, вернее, предранние стихи пронизаны токами Пастернака и Хлебникова, они характерны для целого поколения нашей поэтической молодежи...
Книжная премудрость ИФЛИ ни в чем ему не повредила и не могла повредить. Наоборот, она воспитала остроту его восприятия, его зрячесть и чуткость... Совершенно незачем представлять этого поэта (впрочем, так же, как и всякого другого) случайно выросшим под той или другой осиной на развилке фронтовых дорог».
        Да, не пришлось студенту Гудзенко отправиться в путешествие в июне 1941 года. Грянула война, и его пути надолго определили фронтовые маршруты. «Я не могу писать и жить, не побывав на войне»,— записал Гудзенко в дневнике.
        Мирная жизнь кончилась, отложены недописанные тетрадки. Уже в июле 1941 года Гудзенко ушел добровольцем в особые части войск НКВД переформированные вскоре в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения). Никто тогда не думал, что война надолго. И трусы, надеясь отсидеться за Уралом, с готовностью эвакуировались. Но большинство взяли в руки оружие, от-
ложив на время свои мирные занятия,— иного пути они для себя не представляли.

                                                    Тогда еще считали мы,
                                                    что очень скоро, очень скоро,
                                                    отвоевавшись до зимы,
                                                    с победою вернемся в город.
                                                    За стопкой мертвых помянем,
                                                    к наукам возвратимся снова
                                                    и, обожженные огнем,
                                                    отыщем звук, и цвет, и слово.

        Первые месяцы войны Гудзенко намеренно ничего не писал: «Я на стихах поставил крест...» Но уже поздней осенью, в первом походе, в маленькой записной книжке, умещавшейся в кармане, стали появляться строка за строкой первые армейские стихи. «Стихи слагались на ходу»,— скажет он позднее об этом времени. Только на привалах он брался за карандаш — иначе было нельзя: рота, в которой служил Гудзенко, выполняла спецзадание по минированию подступов к столице, к которой рвался враг. Многие стихи вскоре были опубликованы в красноармейской газете ОМСБОНа «Победа за нами». Первые два — в декабрьских номерах 1941 года, когда отряд уже вернулся из похода. Оба были с восторгом приняты в газете. «Давай, давай! — одобрили друзья.— Пиши больше и лучше! Это же все про нас, «обветренных и юных»! Здорово!» Велик был запас впечатлений, и благотворна товарищеская поддержка — и в течение недели Гудзенко написал еще три стихотворения, которые увидели свет в первых числах января 1942 года.
        А вскоре — новый поход. Отряд под командованием капитана Лазнюка, в который вошел и Гудзенко, был отправлен в тыл противника, но из-за резко изменившейся фронтовой обстановки — гитлеровцы неожиданно начали наступление на этом участке — был брошен в бой и почти полностью погиб.
        Эти январские дни, наполненные непрерывными походами и жестокими боями с противником, стали, пожалуй, самыми яркими в боевой и поэтической судьбе юноши, стоявшего на пороге своего двадцатилетия.

                                                    Я в краю пчелином и озерном
                                                    видел все в запекшейся крови.

        Он и сам был ранен в одном из боев 2 февраля, и врачи не допустили больше Гудзенко к строевой службе. После длительного излечения в июле 1942 года красноармеец Гудзенко был прикомандирован к редакции бригадной газеты «Победа за нами», где и числился до 17 октября 1945 года. Оттуда его посылали и в Сталинград (после его освобождения, май — ноябрь 1943 года, в составе выездной редакции «Комсомольской правды»), и в части, освобождавшие Украину, Бессарабию. Вот как записал он вкратце свою военную биографию в 1945 году, в дни освобождения Венгрии от фашистов: «Снова рассказывал свою биографию — год солдат, восемь месяцев в газете, полгода в Сталинграде в выездной редакции, снова 4 месяца в Москве в газете, три месяца командировка по Украине, Бессарабии. Пешком с 1-го Укр. из Западной Украины на 2-й Укр.— Бессарабия. Снова Москва, газета — 4 месяца. Снова фронт — Трансильвания, Венгрия, Словакия — 3 месяца, да месяц пути. Что впереди? Трудно, но я должен довоевать, чтобы написать полностью книгу: «Мы в Европе».
        Сравнивая те стихи, что остались в записной книжке, с теми, что появились в газете «Победа за нами», невольно замечаешь их

различие. Опубликованные — особенно первые — публицистичиы, напряжены энергией атаки, нередко заканчиваются прямым призывом: Вперед! Мы победим! В бой! Рви ему глотку зубами! Коли штыком, прикладом бей проклятых извергов немецких! Ощущается некоторая чужеродность этих лозунгов всей ткани стиха, хотя вполне понятна их сиюминутная газетная задача. Впрочем, уже через несколько месяцев Гудзенко ушел от рифмованных лозунгов. Он сумел переплавить их экспрессию в удивительной силы строки, которые уже на третьем году войны сделают Гудзенко известным всей стране поэтом.
        А в записных книжках оставались более камерные, лиричные стихи, в которых был виден не воин, а просто человек, влюбленный мальчишка, мужающий на войне. Возможно, камерность, отсутствие эпохальных обобщений и помешала этим строкам пробиться к читателю. Да и сам Гудзенко, наверное, воспринимал их лишь как поэтический дневник, так и не нашедший применения при его жизни, хотя и взялся-то он за дневник с мыслью написать книгу о поколении. Но война затянулась — дневников накопилось много. А он так и не собрался засесть за эту книгу.
        По рукописям Гудзенко нередко можно пронаблюдать, как стихотворение, начатое лирически, от имени автора, в постепенной переработке перерождается — и вместо «я» появляется «мы», и уходят нюансы, строки, строфы, несущие в себе точную биографическую привязку. Не всегда стихотворение от этого выигрывало, но чаще всего он просто оставлял на будущее работу над этими стихами, замышляя (судя по записям в дневниках и блокнотах) или поэму, или цикл, или часть будущей книги.
        Такой книгой явились, по сути, его стихотворные сборники.
        Своеобразной летописью становления поэта стали стихи, напечатанные в газете «Победа за нами». Треть их оставалась неопубликованной в открытой печати до недавнего времени.
        Два цикла стихов в газете он назвал «Однополчане». Это же название он дал и своему сборнику, вышедшему в издательстве «Советский писатель» в 1944 году. Для Гудзенко это не просто удачное название, но тема его военной лирики, ее пронзительный мотив, направляющий и мысли, и чувства, и самую жизнь поэта на всем ее протяжении. В нем вернувшиеся с победой фронтовики чувствовали своего. Они отмечали необычайную точность передачи поэтом состояния бойца перед атакой, в бою, после сражения, в минуты походов и отдыха, в тяжкий час похорон сраженного пулей друга.
        «Война в стихах Гудзенко — это не эффектные полотна баталистов, не условная романтика в духе Киплинга и не парад, — писал И.Эренбург в рецензии («Огонек», 1944, № 5 — 6) на книгу Гудзенко «Однополчане», — это грозное суровое дело, где много крови, много жестокого, где человек находит в себе залежи высоких чувств: верности, любви, самоотверженья...»
        О книге «Однополчане» Гудзенко еще 4 апреля 1943 года написал матери: «...У меня выходит в Гослитиздате книга стихов. Она получила высокую оценку И.Эренбурга, который ее рекомендовал. О книге очень хорошо отзываются и другие поэты и писатели: Асеев, Алигер, Маркин, П.Антокольский и др. И недавно, в клубе писателей на совещании о литературе в Отечественной войне Эренбург цитировал мои стихи и сказал о них: прекрасные. Успех меня окрыляет, но не кружит головы — я все понимаю не очень плохо. Конечно, мне очень приятно, что в 21 год я начал свою поэтическую судьбу и начал решительно и твердо...» В этом же письме постскриптум он добавил: «Да, не пугайся, если встретишь стихи за подписью «Семен Гудзенко» — это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко. Надеюсь, ты не очень обидишься (шучу)».
        21 апреля он выслал матери журнал «Знамя» со своими стихами и сообщил, что через пару месяцев пришлет книгу стихов, которую издает Гослитиздат. В тот же день в клубе писателей его приняли в Союз писателей, а 1 мая он уже выехал в командировку от «Комсомольской правды» в Сталинград, где в выездной редакции значился поэтом. Кстати, он, как и все члены редакции, не только выпускал газеты, но и плотничал на заводе, где ремонтировали тракторы. Так вот первый сборник Гудзенко вышел в Сталинграде в 1943 году — «Сталинградская тетрадь». Составили его в подавляющем большинстве стихи, опубликованные в газете «Комсомольская правда» в Сталинграде». Газета и выпустила эту маленькую книжечку. Тираж ее был невелик, и до широкого читателя она не дошла. Поэтому многие считали первой книгой сборник «Однополчане», выпущенный в свет 44-м годом, хотя до самой Победы и возвращения в Москву автор ничего не знал о его выходе.
        Следующая книга «Стихи и баллады» в издательстве «Молодая гвардия» вышла значительно быстрее, что называется, с колес, в 1945 году. В первой главке — стихи из газеты «Победа за нами», во второй — из «Сталинградской тетради», а в третьей — пять баллад.
        Стихи, написанные в самые последние месяцы войны и сразу после нее, о ней, Гудзенко объединил в сборнике «После марша», вышедшем в издательстве «Советский писатель» в 1947 году. Наполненная предощущением победы — ведь Советская Армия уже шла к Берлину, освобождая порабощенные фашизмом страны Восточной Европы,— и торжеством победителей, возвращающихся домой, книга проходила довольно гладко. И это при том, что вскоре после войны в адрес поэтов военного поколения, еще не успевших выплеснуть свои обжигающие душу впечатления, то и дело слышались упреки критиков и окололитературных бюрократов в том, что окопный натурализм их военных стихов мешает им перестроиться на новую, «мирную», тематику.
        «Дело дошло до того, что всякое упоминание об опасностях, героической смерти и павших друзьях зачисляется в разряд упаднических настроений, якобы тормозящих движение вперед...— писали С.Гудзенко и М.Луконин в статье «Разговор о молодых» («Литературная газета», 1946, 26 октября), ставшей как бы открытым ответом на нападки критиков.— Мы не вступили бы в дискуссию, если бы критики не занимались смакованием наших отдельных ошибок и промахов, забывая главное, что характеризует молодую современную поэзию... Главное же в их произведениях — вера в победу, которая провела сквозь все испытания войны, закалив и научив многому. Не тяжести войны явились темой наших стихов, а их преодоление. Мы шли не от поэзии к жизни, а от жизни к поэзии...»
        А в мае 1947 года (отвечая на вопросы своего друга Аркадия Галинского, студента МГУ, готовившего доклад к спецсеминару по советской литературе о молодой поэзии) Гудзенко так говорил об этом:
        «Я не могу автоматически переключаться с темы на тему, особенно с такой, которая меня вызвала к полнокровной творческой жизни. Легче переключить производство с выработки шин на газовые горелки, но это не может быть исходной точкой для переключения с темы на тему в искусстве. Жизнь, которой живет поэт, среда и мировоззрение неизбежно войдут в произведение, которое будет написано о прошлом жизненном этапе. Тяжелое и величественное прошлое скажется в новой теме, если к ней подошел поэт».
        Лучшим способом окунуться в новую, невоенную тематику он считал творческие командировки по стране. 1946, 1947-й — Закарпатье, 1948-й — Тува, 1949, 1950-й — Туркестан. Командировки были плодотворны — он привозил циклы стихов для новых книг («Битва», «Закарпатские стихи», «Новые края»), путевые очерки, активно переводил местных поэтов, публиковал подборки их стихов в центральной печати. Расширялись интересы, оттачивалось мастерство. Вот как он сам характеризовал (тогда же, в мае 1947 года) свои стихи, их художественную динамику:
        «Существо моей первой удачи, считающейся большой удачей, в умении правдиво рассказать о войне. В «Однополчанах» форма стиха — вопрос второстепенный, даже третьестепенный. Ей уделялось мало внимания. Основное — в стихах живет острое обнаженное чувство и точность батальных картин (баллады). В лучших стихах последующих лет — те же качества, но более успокоенные, приземленные. Приземленность (ее следует здесь понимать как антипод пафоса) — не отрицательная черта фронтовой поэзии. И в ее оценке не правы некоторые критики. И если поэт Гудзенко или прозаик Некрасов в своем творчестве не пишут в каждом абзаце высоким стилем о патриотизме, то в этой скромности — скромности художника — таится истинный, подлинный патриотизм. Простое описание подвига лучше декларации о самопожертвовании...
        О форме. Тут упорные и яростные поиски. Поиски и незрелость сказываются на форме. Метания от ямба к свободному стиху, от белых стихов к точным рифмам, от ассонансов к полнозвучиям. В книгах можно найти разные голоса и нетрудно обнаружить иногда даже строки с чужого голоса. Но в лучших стихах всех трех
книг — лаконичность, точность зрительной детали, прочность сюжетной конструкции и — в последних стихах — богатство красок. Краски в стихах появились только после войны. В первой книге все было землистое или заснеженное. Это были цвета войны, не камуфляж. Запад принес в стихи новые краски: оттенки черепицы, пестроту тканей. Закарпатье же — карусель всех цветов. Это пока еще отдельные мазки на палитре, не перенесенные на полотно, но лучше пробовать разные краски, чем, не задумываясь, писать одной. Правота художника здесь очевидна».
        Немало дорог исколесил молодой поэт и на войне, и после войны. И, конечно, не только потому, что судьба такая выпала. Он сам выбрал себе такую судьбу. Его всегда тянуло в путь. Настроения эти звучали не только в юношеских стихах, но и в послевоенных. Недаром уже в эти годы Гудзенко пишет в записной книжке: «Ни двора у меня, ни кола — видят боги. Я поэт не города,
не села — я поэт дороги». Он много ездит в поисках новых поэтических откровений, и непритязательность солдатского простого бытия сближает для него первые послевоенные годы с годами войны. Отсюда рождается цикл «Отъезды» (здесь впервые публикуется в полном авторском варианте), в котором остро ощущается та внутренняя неустроенность, поиски себя нынешнего, неразрывность с фронтовым братством, но и постепенное расхождение общих когда-то судеб — все, что владело в то время поэтом.
        Никогда не затухала привязанность поэта к военному прошлому. Это отмечали и его современники, это ценят и сегодняшние читатели, потому что открывают в стихах Гудзенко, как ни у кого другого, живые неприкрашенные мгновения воинского подвига их отцов и дедов, заслонивших Родину от врага, заслуживших право вместе с поэтом сказать:

                                                    Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. 
                                                    Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
                                                    тот поймет эту правду,— она к нам в окопы и щели
                                                    приходила поспорить ворчливым, охрипшым баском.
                                                    Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
                                                    эту взятую с боем суровую правду солдат —
                                                    и твои костыли, и смертельная рана сквозная,
                                                    и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат...

        Да, эта окопная правда не всем была понятна и приятна и тогда (стихотворение не было напечатано при жизни поэта, хоть и написано в 1945 году, расходилось устно), и сейчас — недаром же толкователи-борзописцы, отрывая строку: «Нас не нужно жалеть...» от контекста, обличают фронтовиков... в безжалостности, даже жестокости. Их, не пожалевших живота своего ради существования потомков.

        А Гудзенко и тогда слышал подобное и понимал, откуда это:
«Моя великая Россия лежала долго на дыбе...»
        И, ощутив свободу, которую принесла Советская Армия в освобожденные от гитлеровцев страны («С какой свободой я «дружил! Ты памяти не тронь!»), он мечтал, что придет свобода и в родную страну — иначе о чем строка: «Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем...»
        И он с уверенностью отвечал за свое поколение: «Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты».
        В том и видел он свой солдатский долг перед всеми, кто не дожил до Победы: досказать, что не досказано ими, оживить перед потомками тех, кто не сумел дойти, научить молодых, если вновь придется идти в сражение.
        Невольно вспоминаются строчки из набросков стихотворения военных лет «Новобранцы» (не закончено):

                                                    Всю правду рассказали пополненью.
                                                    Вам незачем от юношей скрывать:
                                                    им потому здесь легче наступать,
                                                    что мы прошли сквозь смерть и отступленье...

        Как и многие фронтовики, Гудзенко вынес с войны понимание причин разгромного отступления первых месяцев войны. Эйфория шапкозакидательства, вбиваемая накануне войны в умы советских граждан, нанесла немалый вред. Но тогда, после победы, об этом говорить, а тем более писать стихи было не принято, даже опасно.
        «Многие офицеры,— писал он в дневнике во время командировки в ТУРКВО,— еще не хотят понимать трагедии первых лет войны и того, что мы плохо готовили народ, мало ему говорили о тяготах войны, о тяжести боев, о силе нашего противника... Теперь поэты и прозаики только так и должны воспитывать народ...»
        Сам Гудзенко лишь частично сумел выполнить эту задачу. По впечатлениям этой поездки была написана поэма «Дальний гарнизон» (первая поэма о послевоенной армии, сразу же привлекшая внимание читателей), и цикл стихотворений «Миролюбивые солдаты», отдельные из которых увидели свет еще при жизни поэта.
        Он успел даже выпустить в Воениздате в 1951 году как редактор и составитель сборник «Солдатские стихи», в котором были собраны стихотворения периода 1945 — 1951 годов поэтов разных возрастов и творческих особенностей, но написавших об одном: о жизни армии после войны.

        В январе 1951 года у Гудзенко родилась дочь Катюша, а осенью тяжелая болезнь — отзвук военных ранений — оторвала его от работы. Две сложнейшие операции не спасли — жизнь его прервалась в феврале 1953 года.
        Сколько лет минуло, но и поныне молод этот самобытный поэт, внесший в литературу окопную правду, каждой строкой слагавший портрет своего поколения, ие щадившего жизни на беспощадном поле войны.

                                                                                                                Светлана ЯРОСЛАВЦЕВА