БАГРИЦКОМУ
 
Пляшет гичка на крутых волнах,
И стоит над самой головою
Лунный диск,
                    затасканный в стихах.
Ночь. Шаланды вышли в море,
Веслами неслышно шевеля.
По-моряцки грузно тополя
Выходили на бульвары, споря.
Здесь ты жизнь начинал с азов,
Вел войну с мальчишками фонтанов,
Крал кокосы с груженых возов...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И углем матросов угловатых
Рисовал на асфальте дворов
И, свернувшись на мокрых канатах,
Слушал сказ удалых моряков.
Чалка там поскрипывала сонно,
Мол связавши с бездною морской,
И моряк седого Стивенсона
Водку пил и заедал хамсой.
Омывали ветры на песке
Синие тела матросов.
Чайки в человеческой тоске
Молча разбивались об утесы.
Моряки под камнями похованы,
Их соленый ветер обласкал,
Серыми подушками пуховыми
Падали за морем облака...
Вот такого захотелось детства,
Чтобы зверем изнывать в борьбе.
Но лишь порванные легкие
                                         отец твой
По наследству передал тебе.
И казалось,
                 из еврейских гетто,
Где над всем стоял угрюмый Бог,
Выйти человек не мог
Резкою походкою поэта.
Но
     ушел бродяжить —     
Звали шхуны,
Страсть морских просоленных ветров.
 
Так начинался
                      Тиль Уленшпигель,
Так начинался
                      Дидель Птицелов.

1939