ЛИРИЧЕСКАЯ ХРОНИКА
На свете очень много родин.
Но у тебя всегда одна.
И вот,
когда пришла война,
когда тебе сказали
«годен»,
благодари родную мать
за то, что родила солдатом
в двадцать втором
или в двадцатом,
когда устали воевать.
Благодари ее за то,
что ты не вздохом
и не всхлипом
Россию спас.
...Четыре липы.
Березки три.
Акаций сто.
Замшелый камень.
Тихий прудик.
Избу,
где прожил век в тепле.
А для меня Россия —
люди,
которых встретил на земле,
с которыми под этим небом
делился хлебом...
_____
Я вспомнил первые шаги,
как по Кузнецкому
в Охотный
прошел походкою похотной —
поскрипывали сапоги.
Слегка покачиваясь,
лихо
пилотку сдвинув набекрень,
я шел сквозь штатскую шумиху
в тот первый,
незабвенный день.
Мне было девятнадцать лет.
И девушки смотрели вслед,
дорогу уступал прохожий.
Я вспомнил первые шаги —
похрустывали сапоги
несмазанной
добротной кожей.
И в тот же день
ты тоже шла
по тем же улицам
к вокзалу.
...А мне об этом написала
из осажденного Орла.
_____
Вдали пылал воскресный Брест,
и в институте стало пусто.
Я на стихах поставил крест
и отказался от искусства.
Я о походах тосковал.
(Пусть дождь лицо сечет.)
Я никогда не рисковал.
(Любовь к тебе —
не в счет.)
Я очень редко горевал.
(И твой уход забыт.)
А там,
вдали,
окопный быт.
военный буревал.
_____
Караульное помещенье,
замерзающий часовой.
Где окопы?
Идет ученье.
Обучают меня под Москвой.
С полной выкладкой марширую.
— Выше голову!
— Шире грудь!
(О романтике позабудь!)
— Выше голову!
— Шире грудь!
— Шире плечи!
— Шире шаг!
Ночь на нарах.
Звон в ушах.
Не сражаюсь.
Не пирую.
Ничего не просит душа.
Только б выспаться до утра.
Только б не было ночью тревоги.
_____
Сон досматриваю:
нора
у дороги.
Много хлеба в ней,
в той норе.
Капля неба в ней
на заре.
Пухом стелется
земляной.
Слухом полнится
весь земной.
Но в нору не доходят слухи.
И не знают там о войне.
У окна сидят две старухи,
Две девчонки сидят на окне.
Мне б туда от старшины,
от затвора, от лопатки
убежать во все лопатки.
Там горнисты не слышны.
Там тепло и без шинели.
Там встают, когда хотят.
_____
Угрюмый старшина ползет по щели
и кормит сахаром солдат.
Здесь рубеж.
Здесь черта.
Здесь мечта.
И не мечта.
Над тобою небо боя. Ты лежишь на поле боя.
— Что с тобою?
— Что с тобою?
— Ни черта, брат, ни черта.
Просто думаю о многом.
Все, что есть и что прошло,
все, что слушал по дорогам,
все, что снегом замело,—
вижу резче и точнее,
будто заново прозрел.
...Ходит ворон, коченея,
ждет, чтоб я закоченел.
_____
Угрюмый старшина опять ползет по щели.
Ни домечтать,
ни докурить нельзя.
Уже на бруствер брошены шинели.
Сейчас в атаку бросятся друзья.
И началось.
Я выскочил по знаку.
Огонь над полем боя нависал.
Так было.
А стихи «Перед атакой»
я после,
в лазарете,
написал.
______
И вот тогда,
февральским
ясным утром,
когда я мечен был свинцом,
ко мне пришла в палату мудрость,
обветренная,
как мое лицо.
______
Снег прилег на подоконник,
как бедный глуховатый кот.
Под простыней остыл покойник —
полуоткрытый рот.
И не нужна ему свеча,
совет врача
и свет очей.
Он дорог всем.
И он ничей.
А я в палате знаю до единого
все хрипы, храпы, стоны.
Вдруг:
— Ребята, тише! Вальс пз «Лебединого»!—
проговорил сосед без рук.
— Не выключайте радио, сестра!—
...О, грусть моя,
как боль, остра.
Глаза закрою:
листопад
идет в Сокольниках, шурша.
И лист на землю не спеша
слетает с клена.
Невпопад
я говорю с тобой о том,
что будет снег, что будет град,
что будет ливень, будет гром
и что начнется листопад.
...А листья падают в траву
уже девятый день подряд.
_____
Окончен госпитальный срок,
но не окончен бой.
Ты снова «годен».
Ветерок,
как дымка, голубой,
то пахнет старою бедой —
железом и золой,
то пахнет талою водой,
землею и смолой.
А ты, карболкою пропах,
в широких стираных штанах,
в кирзовых сапогах,
пошатываясь, на перрон
выходишь.
Женщины глядят.
Ты старый, стреляный солдат —
обучен,
ранен,
наторен
во всех житейских драмах.
С немецкой надписью вагон,
с фанерой в белых рамах
тебя опять везет на фронт —
в Европу,
за границу.
...Бегут, бегут со всех сторон
дома под черепицей.
_____
И старшина проходит по панели.
Ни домечтать, ни докурить нельзя.
На мостовую брошены шинели.
Сейчас в атаку бросятся друзья
по улицам,
по лестницам,
по крышам.
Нас оглушает пулеметный стук.
Мы задыхаемся.
И снова ровно дышим.
И занимаем населенный пункт.
______
Ну, разве ты задумывался прежде
над странами, в которые попал?
Не думал ведь.
Стихи о Будапеште
я через месяц в Вене написал...
______
У черных, размозженных стен
опять мы по-пластунски лазим.
(Я кожу ободрал с колен.)
— Недоучившийся студент!
— Остановись!
Пилотку наземь!
— Здесь
жил
Шопен!
И я остановился на мгновенье,
сгорая от стыда,—
мне захотелось музыки тогда
в продымленной
и разоренной Вене.
Здесь жил Шопен...
Он тоже тосковал
по родине...
______
Грохочут поезда.
И вот уже меня ночной вокзал
пустым перроном встретил, как всегда.
И вот Москва.
В консерваторском зале,
поставив возле кресла костыли,
сидит солдат.
Его сюда не звали.
Сочувствуя, студентки не вели.
Доковылял.
Вчера письмо прислали:
любимую
в Берлине
погребли...
______
Уже смычки коснулись струн.
И я узнал во мгле
проклятый населенный пункт
на развороченной земле.
Там, руки разбросав вразлет,
как два колючие крыла,
упала на прозрачный лед
моя любовь.
И умерла.
Война —
не поле перейти.
И если грусть пришла —
грусти.
______
Но дирижер взмахнул рукой.
Поплыл, волос пе шевеля,
ленивый, ласковый покой —
так дышит осенью земля.
Не нагибаясь, не спеша,
обходит листопад сады.
И листья падают, шурша,
как перезревшие плоды.
Их сторожа гребут в костер.
И дым, как плюшевый медведь,
к нам лапы теплые простер
и ластится.
Не думал ведь,
что возвратишься в эту тишь,
что жизнь, как прежде, хороша,
что о потерях умолчишь,
чтоб не тревожилась душа.
...На белый снег
последний лист
ложится мягко,
чуть дыша.
Концерт окончен.
Всё сполна
мы отдали тебе, война.
______
Я ночью по Москве иду
и разговор с тобой веду.
Ты помнишь первые шаги,
как по Кузнецкому
в Охотный
мы шли походкою пехотной,
поскрипывали сапоги...
Еще все было
там —
вдали.
Мы не задумываясь шли...
Я снова по Москве иду-
поскрипывают
костыли,
а ты лежишь на льду.
Как два колючие крыла —
шинель солдатская вразлет!
Моя любовь не умерла.
Моя любовь живет!
Ну разве сдамся я теперь,
когда окончен бой?
Сегодня распахнулась дверь,
и я увидел пред собой:
планету в холмиках потерь
и в дымке голубой.
Но я люблю ее такой.
И в беспокойстве мой покой.
Земным делам не начат счет —
пусть дождь лицо сечет!
Мы —
обожженные огнем —
тревожно на земле живем.
______
Я повторяю довод свой:
судьба без умысла и плана
нас берегла от малых войн —
от Халхин-Гола и Хасана.
Дорога стала нам ясна,
когда на плечи однолеток
Отечественная война
легла до хруста мышц
и клеток
грудных.
И не было трудней.
Но мы все выдержали.
Просто
такое свойство крови.
В ней
отвага,
верность
и упорство.
______
И вот пройдут десятки лет...
Случайно
в поле, у оврага,
найдешь окопный
ржавый след
и вспомнишь
весь поход
до шага,
до выкрика —
весь гул атак.
И сыну скажешь так:
— Благодари родную мать
за то, что родила солдатом
в сорок четвертом,
в сорок пятом,
когда устали воевать...
1946