БАЛЛАДА ОБ ОТЦЕ И СЫНЕ
 
Всем, всем
                рассказывал он:
на Караваевской в Киеве дом,
одноэтажный, восемь окон;
вырос он в доме том.
Всех, всех
                спрашивал он,
кто побывал в переулке родном:
выстоял?
             Взорван?
                          Или сожжен
каменный дом?
Все, все отвечали ему:
«Видели дом твой
                          в огне и дыму».
Только один сказал:
«Не задрожало стекло в окне,
не потемнел кирпич в стене...»
Петр поверил ему.

...Тихо
          по-прежнему на юру
топчутся клены в пыли.
И наконец
               мы поутру
сами
        в Киев вошли.
 
Я был на Караваевской
                                   с веселым,
томимым ожиданием Петром.
За черными развалинами школы
стоял его одноэтажный дом.
Мы постучались.
                         Сразу за порогом
из темноты рванулся женский крик.
И нежность всю,
                        что бережно и строго
копил в пути,
                    он отдал ей в тот миг.
Мы в комнатах.
                      Как будто не бывало
ночных облав, немецких патрулей.
Его кровать под белым покрывалом
и коврик с воркованьем голубей.
Цветы на окнах, и буфет квадратный,
и снннй бархат стареньких гардин.
Он только не узнал:
                              на стенах пятна
от двух поспешно сорванных картин.
И мне казалось,
                       мать ждала вопроса.
Она молчала, вытирая стол.
И он спросил так ласково и просто:
— Отец ушел?
— Да. С немцами ушел...

Лучше б
            обрушился потолок,
лучше б
           узнать о казненном,
лучше б
           не ступать за порог,
плакать над трупом сожженным!
— Что я скажу?
                       Что отвечу бойцам?
Как я позор этот смою?
 
(...И если сын повстречает отца,
быть ему сиротою.)