ЧУДЕСА
 
Под Банской Штявницей,
                          в местечке Склене Теплице,
в Словакии —
                     вот точный адрес.
                                                Здесь
мне довелось присутствовать при чуде.
Я не могу о нем не рассказать...
 
...Еще нас немцы в город не пускали.
Мы на окраине топтались, замерзая,
на пустырях.
                   И под обвалом ветра,
который вперемежку с мокрым снегом
срывался с гор, лежали на земле.
А ветер нам холодными руками
глаза и уши зажимал до боли.
И можно было вечером весенним
от стужи и бессилья околеть.
И нет костра.
                    И кухни заторялись,
запутались на перевалах ночью.
И нет костра —
                       огонь боится ветра
и, тяжело вздохнув, на сучьях гаснет.
А миномет подняться не дает...

О кипяток!
                Душистый кипяточек
без сахара, без хлеба, без заварки,
чтоб губы обжигало, чтобы нёбо
покрылось пузырьками, словно кожа
гусиная,
             чтоб захватило дух!
Но нет костра.
                     Огонь вздохнет и гаснет.
Нет кипятка...
                     И вот опять обстрел.
Вдруг
         забурлила бешено воронка,
заклокотал, как в чане, чернозем.
Земля вокруг осела.
                              Из-под снега
ударила горячая струя.

 
В тумане легком колыхался гейзер.
Лед исчезал, шипя и извиваясь.
И по окопам зазвенели кружки,
поплыл дымок над нашим рубежом...
Мы пили, отдуваясь и хмелея.
Мы пили, забывая удивляться.
И все благодарили эту землю.
Нет,
       нас сама земля благодарила.
Чудесная земля!
                         Да, но о чуде?
О чуде позже...
Наступил рассвет.
И мы ворвались в тихое местечко.
Был месяц март.
                         Уже снега чернели.
Я шел по переулку —
                                узкий, горный.
Казалось, что застроили домами
дремучую звериную тропу.

Я тосковал.
                 Смотрел сквозь занавески
в чужие пустовавшие квартиры.

И услыхал:
                 играют на рояле.
Но не солдаты.
                      Может быть, словачка,
застенчивая,   
                   в вязаных чулках
и в пестром свитере —
так я себе представил.
И заглянул в окно.
                            Не может быть!

Нет!
      Нет!
...В такой же белой шубке,
                                        те же косы
и чуть раскосые глаза.
                                  Мария,
как ты сюда попала?
                               Я ведь знаю,
что за хребтами и за городами
ты мечешься в московской толкотне.
 
Я постучал в окно.
                            И тот же голос:
— Что хочет пан? —
И те же брови,
                      губы...
И все лицо до родинки твое.
О боже мой!
                   Ну разве здесь до чуда,
когда такая девушка явилась —
единственно любимая,
                                  моя.
Я вынул фотографию.
                   Смущенно
она прочла, как ты читала в школе,
краснея от волненья и старанья:
— «Лю-би-мо-му на па-мять»,— по складам.
И рассмеялась...

Мы брели по снегу
весеннему.
                 Ну, а теперь о чуде.

...А чуда нет.
                    Я это все придумал,
когда сидел в окопах, размокая,
как хлеб в воде,
                         в звенящей рыжей жиже,
мечтая о прорыве и тепле...

Словакия
1945