УТРО В ТАЙГЕ
Трутся просмоленные веревки.
Сплочен плот —
надежный и тугой.
Возвращаюсь из командировки
вниз по рекам
тоджинской тайгой.
Лиственницы пьют из Енисея,
захмелев, шатаются чуть-чуть.
Жаль, что эту прелесть не сумею
я себе на память зачерпнуть.
Утро собирает к водопою
всю разноплеменную тайгу:
выведет
коряжистой тропою,
выстроит
на узком берегу.
И пред молчаливою водою,
подойдя сторожко к валуну,
встанет рысь
с медведицей седою,
ткнется соболь в легкую волну,
олененок замшевой губою
мягко тронет
ломкую струю
и увидит вдруг перед собою
морду симпатичную свою.
Побежит,
шатаясь от волненья,
прикрываясь хрустким камышом.
И зайдутся взрослые олени.
в хохоте над милым малышом.
...Я один присутствую при этом,
у обрыва салик прикрутив,
скрытый пламенеющим рассветом,
протираю мутный объектив.
Я не знал,
что смотрят плотогоны
с острова
на мирный водопой,
я не видел в зарослях зеленых
старой плащ-палатки над собой.
Я забыл,
что плыл со мною рядом
в челноке охотник Аракча,
я не замечал за перекатом
своего попутчика-врача.
Прислонив тяжелые кремневки
и переломив дробовики,
после перехода и ночевки
мы смотрели Сказку у реки.
Ни одна таежная тропинка
не вела охотников к дуплу.
Ни одна тревожная дробинка
не прошила утреннюю мглу.
А как только
звери удалились —
я и это видел не один,—
мы сошлись,
на весла навалились
и поплыли с тоджинских вершин.
Небо становилось все яснее —
солнце поднималось из воды.
И спускались вниз по Енисею
наши неразлучные плоты.
1948