СМЕРТЬ ЭСЭСОВЦА

Проволока в три кола расползается,
рассыпаются
ворота каменные, будто из песка.
Только мертвые не просыпаются,
и расстрелянный не уходит
от дверного косяка.
 
Танки встали у бараков.
— Почему же ни души?
— Вон уже один выходит!
— Как его качает!
— Обними его покрепче,
да смотри не задуши.

— Бидолаха, бидолаха!—
Под разорванной рубахой
в черных ссадинах скелет.
 
— А в плену ты сколько,
парень?
 
— Почему не отвечаешь?
Может, променял Москву
на германскую неволю —
на концлагерь и ботву?
Что молчишь?
Кого ты ищешь:
брата или земляка?
— Что молчишь?
— Да нас ведь тыщи!
Не из одного полка...
— Где охранник?
— Не видали?
— Где он, гад?

— Он убил меня,
Не ранил!
Дайте, хлопцы, автомат!
 
И тогда пошла охота...
 
Впереди сутулый парень,
тяжело дыша,
в серой робе,
                    в рваных бутсах,
в колпаке.
А за ним «тридцатьчетверка»
не спеша
и ревет на поворотах, как в пике.

Вот и хутор.
На запорах все кругом.
Разворачивают стены,
и в пролом
входит пленный.
Пленный ищет —
                          никого...

У дороги,
за садами,
крайний дом.
Там врага нашел он своего.

И закашлялся,
кровь вытер рукавом.
 
Два танкиста замолчали
и закрыли люк.

Он три года,
он три года
бредил этим днем.
Иногда уже казалось — кончено,
каюк!

...Охранник руки выставил
и закрыл глаза.
Но никто не выстрелил
и слова не сказал.
Только он закашлялся,
кровь не утер,
да вздохнул водитель
и нажал стартер.
 
Охранник вышел.
А за дверью
на лугу
видит —
             снег осел над рвами.
Он-то знает эти рвы!

Танк рванул.
Черный ворон
покачнулся на бегу.
 
...Окровавленные перья
остаются на снегу.
Пленный в лагерь возвратился
                                              на броне.
Все во рвах лежат ребята,
а в бараках ни души.
У машин стоят танкисты в тишине.
— Обними его покрепче,
да смотри не задуши.

1945