Побратимы

ПОБРАТИМЫ

Как ударила мина
под черепицу —
разлетелись с насеста
красные птицы.
Позавидовал крыше
обугленный тополь,—
будто крыльями,
хлопьями сажи захлопал.
Захотел в небеса —
тише там да просторней,—
но его не пустили
окопники-корни.

А солдату Ивану
Лагойде не надо
улетать из-под мины,
из-под снаряда,
из-под города Брно,
из последнего боя.
Не сменяет он бой
на спасенье любое.
Например, на сквозное
ранение в мякоть.
Прибежишь в медсанбат —
не сумеешь заплакать.
Перевяжут тебя —
и вернешься к рассвету,
будто после грозы
на другую планету:
и окопы не те
и не та черепица,
и обугленный тополь
вовсе не птица.

Нет, не нужно ему
спасенье любое —
не покинет солдат
последнего боя,
потому что он горбил
широкую спину,
для мадьяр засевая
свою Украину;
лес карпатский рубил
для приезжего шваба,—
ничего не щадил тот:
ни дуба, ни граба.
Всё по рекам сплавлял,—
пни тоскливо белели.

Дни по рекам ушли,
а за днями — недели.

Годы рухнули в пропасть,
ветки ломая.
Только полночь осталась
глухонемая.
Потому и не ищет он
тихого места.
...Черепица летит,
будто птицы с насеста,
будто крыльями,
хлопьями сажи захлопал
обожженный,
изломанный тополь.

Нелегко закарпатцу
во всем разобраться,
но всегда выручает
окопное братство.
Приглашают:
— Садись!—
Угощают:
— Отведай!—
Уверяют:
— Увидишься
скоро с победой!

И заглянут в глаза,
и за плечи обнимут,
и из ранцев
заветное курево вынут.

Ну, а если в атаке
был трусом, а если
за тобою на минное
поле полезли
и спасли, но опять
в рукопашной прижался
ты к зеленому лугу
и не оторвался,
не пошел за друзьями,
вернулся к исходным —
стал ты в дружбе ненужным
и в службе негодным.

3

В первый день на переднем
случилось такое:
новобранец упал
над весенней рекою.
Испугался осколочных
ливней
и звенящих, светящихся
линий.
Лег Иван. А вокруг
молчаливые мины
притаились под легким
прикрытием глины.
Он лежал,
и казалось —
опять по Карпатам
пастушонком проходит,
а не солдатом.

Вьется,
вьется
тропинка лесная.
Ноет
в сердце рана сквозная.
Воет
в сердце простреленном ветер.

И себя пожалел он:
«Один я на свете!»

Тяжело быть одним
после первого боя.

Кто-то выдохнул в ухо:
— Пришел за тобою...

И, как младшего брата,
солдата к окопам
вел Котлов
по нетоптаным тропам.

4

Минометная рота
рощу вспахала,
а пехота сказала:
— Мало!

Пулеметный огонь
передвинули к роще.
а пехота сказала:
— Тощий!

На прямую наводку
опустилась зенитка,
а пехота сказала:
— Жидко!

Подвезли корпусную
прямо из штаба,
а пехота сказала:
— Слабо!

Заиграла «катюша»,
и, оглохнув от скрипа,
заревела пехота:
— Спасибо!

И осыпалась глина
под сапогами.
И покинут окоп
стрелками.
Опустели,
остыли,
осиротели
в блиндажах
земляные постели.

И Лагойда Иван
побежал, пригибаясь,
не как волк
или заяц,
а как старый боец,
что дошел до Моравы,
через четыре державы.
Был на Тисе
и на Дунае,
что помельче — не вспоминаю!

И Лагойда бежал
за сержантом Котловым —
командиром суровым.
Был не в первой атаке
с ним рядом.
Под одним они мокли
и снегом и градом.
Их одним накрывало
снарядом.
Их к одним представляли
наградам...

Кто с Второго Украинского,
не позабудет
бой за Яссы,
баталию в Буде,
не забудет
немецкого отступленья.

...Мины колют леса,
как сухие поленья.
Сосны валятся,
валятся
сестрам на плечи.
И побиты дубки
ошалелой картечью.

Каюсь —
мы по лесам
колотили спокойно.
Так, наверно, всегда
завершаются войны.
Победитель в чащобах
врага добивает.
Так,
наверно, всегда
на исходе бывает.

б

Город Брно.
Догорают дома у канала.
Тишина после боя,
как после обвала.
Где-то выстрел —
он так одинок и печален.
Где-то грохот —
бьют в тысячи наковален.
Где-то сполох,
оранжевый и языкатый,—
в окнах
отсвет его красноватый.
И опять тишина,
будто после обвала.

Город Брно.
Квартируют полки у канала.

7

Тяжело умирать
за неделю до мира.
Невеселая
в братской могиле
квартира.
Правда, хлопцы — орлы
и знакомы давненько,
да земля для живого
лишь добрая ненька,
а для мертвого
недра земные не милы.

После боя
пехота копает могилы.
Опускает Лагойда
сержанта Котлова,
говорит над покойником
слово:
— Одинокому в армии
тяжко.
Дорожили мы дружбой
оба.
Но лежит на могиле
фуражка,
будто выглянул ты
из окопа.
Если б рядом
моя присела,
разлучить бы нас
смерть не смела!

Я был другом твоим
и братом.
Ты меня увел
за собою,
проходя по нашим
Карпатам,—
так и шли мы
от боя к бою.
И мечтали после победы
поселиться
в долине Тисы.

Ну, а вышло — один поеду,
не успели даже
проститься.

Одинокому в жизни
тяжко.
Дорожили мы дружбой
оба.
Но лежит на могиле
фуражка,
будто выглянул ты
из окопа...

Не удержат могилы
живого на месте.
У могилы живые
мечтают о мести.
И от города Брно
покатила пехота —
от привала
до нового перехода.
И Лагойда
с друзьями-солдатами,
запыленными и бородатыми,
на танкетках,
в кожанке, с гранатами.

Все поют,
не поет закарпатец.
Кто-то крикнул:
— Да что с тобой, братец?
— Неужели не рад?
— Что не весел?

— Мне, ребята,
теперь не до песен.
Я не выполнил
честного слова —
не успел отомстить
за Котлова.
Пленных фрицев
не хлопнешь гранатой.
— Это правда,—
сказали солдаты.

Вернулся домой,
в Закарпатье,
солдат.
Был гол как сокол —
стал богат.
Дали землю ему
с лугом и лесом.
Поселили в дому
под зеленым железом.
Виноградник взбежал
по открытому склону,
прислонился к широкому
старому клену.
На меже — валуны,
у дороги — ограда.
И живи — не тужи,
ничего тебе больше не надо.
Будет хлеб,
будет сыр
и немало корзин винограда.

Выезжай на базар
по субботам и средам.
И еще ты не стар —
не зовут тебя дедом.
Хоть в усах седина,
не сутул ты, а статен.

Молодая жена
беспокоится в хате:
— Загулял или выпил?
Не едет с базара!

Ты из города вывел
волов своих пару.
У лесочка распряг,
лег на спину лениво.
И шумела вокруг
придорожная нива.
И приснилось тебе,
что в траве
на пригорке
появился Котлов
в почерневшей от ран
и земли гимнастерке,
без фуражки,
с расстегнутым воротом.

Гомон праздничный плыл
над холмами и городом.
Затихал за лесами,
в лощинах и яминах.
И висели туманы
на выступах каменных.
И под самыми тучами
сосны просто казались
кустами ползучими.
И казалось —
сержант опустился оттуда
очень просто,
как будто и чудо не чудо.

— Здравствуй, друг!
Как дела?
Как живется в Карпатах?
Я прослышал,
ты ходишь в селянах богатых.
Всем доволен:
землей, и собою,
и базаром,
и молотьбою.
Вечерами один
пьешь свою сливовицу.
Ну, а мне-то не спится!
Ты забыл, как в полку
новобранца встречали,
как делили с тобой
и махру и печали!
Ой, запутался ты
в трех гектарах землицы!
Ой, воротит меня
от твоей сливовицы!
Появилось добро
у солдата в подполье,
и батрак на солдата
работает в поле.
Позабыл, как одними
заботами жили!
Позабыл,
как до самой Моравы
дружили!
Позабыл...
Прощевай!
Я тревожить пе буду.

Крикнуть хочет Лагойда,
но кончилось чудо.
Нет сержанта.
В траве на пригорке
только след от сапог
да щепотка махорки.

...Нелегко закарпатцу
во всем разобраться,
но всегда выручает
окопное братство.
И пошел по дороге
солдат за волами
с непонятной тревогой,
с глухими словами.

1О

Сон как сон —
улетел
и в тумане растаял.
И тревоги исчезли,
как ласточек стаи.
Но куда ни войдешь —
в огород,
на охоту —
и какую ни станешь
работать работу —
всюду видишь не лес,
а стрелковую роту,
всюду видишь не поле —
родную пехоту.
То не елочки, нет,—
в плащ-палатках солдаты.
Дуб в шинельку одет.
— Как живете, ребята?

И не тыквы лежат
в огороде за хатой:
два десятка гранат.
— Осторожней с лопатой!

Так и жил бы до смерти:
копил бы в подполье,
и батрак бы пыхтел
в огороде и в поле.

Но однажды в окно
постучался прохожий.
— Говорят, проживает здесь
бондарь хороший?

Вышел хмурый Лагойда
при ордене Славы.
— Я за бондаря буду.
А ты с лесосплава?
Обзавелся вином?
Что ж ведро за бочонок.

— Ты полегче, товарищ,
пугай неученых.
Мы колхозные люди
и тоже солдаты!—
Буркнул с ходу Лагойда:
— Не будет без платы.—
В дом ушел.
И вернулся
с торбой зеленой.

И телега скрипела
тропой запыленной.
И молчали онн
и болтали ногами,
и холодная Тиса
текла за стогами.

И водицы испить
опустились кусты.
Гнали вниз плотогоны
по Тисе плоты.
Пели звонкую песню
про Тису они.

И Лагойда сказал:
— Что молчишь?
Не гони!
Расскажи лучше толком
о вашем колхозе.
Председатель копается
тоже в навозе?
Или только считает
доходы-приходы?

— А еще, говоришь,
из гвардейской пехоты!—
усмехнулся прохожий,
коня стеганул
и с тропы
на большую дорогу свернул.

И летела телега,
гремела по склону.
И звенело железо
в торбе зеленой.
И молчали они
и болтали ногами,
и холодная Тиса
текла за стогами.

11

Плотогоны дали леса.
Виноделы жмут вино.
Нужен бондарь до зарезу!
Ищут бондаря давно.
Только слышно:
— Бочку, бочку...—
Только слышно:
— Прогорим...
— Прибыл бондарь!
— Прибыл!
— Точка!
— Заходи, поговорим.

Но опять под ветвями
баронского сада,
где Лагойду встречала
с почетом бригада,—
не деревья стояли:
стрелковая рота.
И не бабы встречали —
родная пехота.
И прохожий сказал:
— Воевал не в обозе.
Вместе брали Берлин,
вместе брали Варшаву.
До зимы остается
в нашем колхозе
славный парень.
Не зря ему
выдали Славу.
Кулакам ордена
на войне но давали...

И пошло!

Вместе ели с прохожим
и спали.
Если б снова Котлов
появился, как чудо,
он без звука, без слов
понял, что и откуда.

Ждал Лагойда его,
ждал во сне,
ждал в дороге,
на ленивой телеге,
свесив пыльные ноги.
Не являлся Котлов.

И бежали недели.
Было тут не до снов,
не до теплой постели.
На работу ни дней
не хватало, ни ночек.
И рябило в глазах
от бочонков и бочек.

Приходила жена,
приносила вина,
не просила вернуться
на хутор она.
Приезжал секретарь.
Говорил:
— Ордена
работягам дает
за успехи страна!

Если б снова Котлов
возвратился сюда,
посмотрел бы —
и понял все без труда.
И обнял бы дружка,
как в окопных краях.
Ждет Лагойда Котлова,
чтоб не второпях
рассказать ему все:
как работал и жил,
как с бывалым солдатом
опять подружил.

        13

Отражается солнца
торжественный сполох
на стекле парников,
и на цинковых крышах,
и на склонах гранитных —
пологих и голых,
и на листьях —
            то красных,
               то желтых,
                     то рыжих.
Тишина.
И волы утомленные
дремлют.
И Лагойда прилег,
возвращаясь с работы,
на колючее поле,
па теплую землю.
И покинули душу
земные заботы.

Осень —
время уборки,
пора новоселий.
И друзья на пригорке
увиделись снова.
И на камень
опять у дороги присели —
   помечтать,
      покурить,
         перекинуться словом.

1945 — 1946