* * *
Над танкодромом
в сумерках
прощальный
с полнеба круг пунктиром обвели
и в Африку,
на юг колониальный,
не торопясь поплыли журавли.
Не говорливой галочьей оравой,
а строго, как по азимуту взвод,
за головной походною заставой
станица молчаливая плывет,—
как песнь без слов
в осеннем небе чистом,
в степной непотревоженной тиши.
...Глядят с брони чумазые танкисты,
в замасленных спецовках крепыши.
И говорит, по пояс встав из люка,
башнер, невоевавший паренек:
— Куда летят? Ну что им с того юга?
Я б лично в рабстве дня прожить не мог.
— А я бы мог,— басит водитель.— Дело
нашлось бы в той неволе для меня,
такое, чтоб земля вокруг гудела
и небу стало жарко от огня!—
И он в сердцах рванул машину с места,
как на таран повел, не тормозя,
как будто на холмах у переезда
томились в рабстве черные друзья.
...Полиловела и зарделась кромка,
как лычка, на три пальца от земли,
когда над степью грустно и негромко,
прощаясь, затрубили журавли.
1951